Арзак поднялся, потирая ушибленное о камень бедро. Он готов был кинуться в бой с двумя и даже тремя врагами. Но на кого бросаться сейчас, когда врагом оказался обычай? На стародавний обычай с кинжалом не бросишься.
Не ответив дружиннику, стараясь не слышать плача в кибитке, Арзак повернулся и побежал. Ногу рвануло болью, словно бедро пропорол наконечник стрелы с шипом. Но быстрее, чем на охоте, быстрее, чем за конем, с арканом в руках, Арзак бежал к Старику.
— Одатис увозят! — закричал он издалека.
Старик не покинул ради приезда царя своей наковальни; он работал и расслышать Арзака не мог.
— Одатис в кибитке царской жены! — крикнул Арзак, подбегая. — Скажи, что делать? Она не служанка, ее нельзя увозить!
Старик перестал стучать и медленно поднял голову. Он долго смотрел в сторону стойбища, как будто мог разглядеть кибитку с Одатис, потом перевел глаза на Арзака, и Арзаку сделалось жутко, как на краю пропасти. В глазах Старика он увидел бездонную пустоту.
— Гнур, — сказала Миррина. Она всегда называла старика по имени. Она была рядом и все поняла. Десять лет недаром прошло среди скифов. Миррина знала, что вместе с умершим царем в могилу уходят жена, и служанка, и конюхи с лошадьми. — Гнур, — повторила Миррина громко, словно обращалась к кому-то, кто находился далеко. — Люди тебя боятся, считают злым. Может быть, только мне открылись твои великодушие и доброта. Ты подобрал двух детей, умирающих в канаве. Ты бросил толпе связку медных браслетов и вынес меня из лужи крови, где я валялась изувеченная, и каждый мог меня бить и пинать ногами. Тогда ты восстал против обычая, осуждавшего на смерть бежавшую пленницу. Восстань и теперь.
Гнур, ты мастер, твое сердце способно откликаться не только на звон металла, но и на стон. Слышишь, как плачет Одатис — девочка, посланная тебе богами? Иди и спаси ее. Или ты не пойдешь, твое сердце станет как камень. Орудия смерти ты сможешь ковать, но коня, и оленя, и гибкого барса — все, в чем солнце, и жизнь, и степь — ты не сделаешь никогда.
Голос Миррины дрожал и звенел, как тонкая медь на ветру.
Старик поднялся.
— Оу! Оу! Царь! Царь!
В кочевье Савлий пробыл недолго. Предводитель едва успел поднести к его навощенным губам золотой черпачок с дымящейся вкусной похлебкой, и повозка тронулась в путь. Хвост ползущего следом змея еще удлинился: все мужчины кочевья присоединились к нему, большинство верхом, некоторые в кибитках.
— Савлий! Савлий! Царь! Оу-о!
