— Да не туды ж, не туды, Степан Иванович! Я ж тебе говорил, что там вот такая ковылюшка… — Он чертил крючковатым пальцем по столу замысловатую «ковылюшку», и Степан удивлялся: действительно, деталь должна быть именно такой.
А когда проект был составлен, и бригада монтажников, установив ветродвигатель, присоединила к нему дипамомашину, когда огромный ротор взвыл, набирая обороты, старик прослезился от радости.
Степан Рогов получил уважительное прозвище «наш профессор». Так аттестовал его бригадир Митрич на торжественном открытии, приписывая Степану, несмотря на протесты юноши, всю славу и умолчав о том, что их общий первоначальный проект был заново переделан инженерами «Сельэлектро».
Старик давно уже решил: Степан должен выучиться на профессора. Митрич мечтал о том, чтобы из Алексеевки вышел хотя бы один ученый. Малограмотный старик дал образование своим сыновьям: один стал бухгалтером, второй — учителем, но оба погибли в войну.
Когда Митрич ближе узнал Степана, он пришел к выводу, что именно Степан Рогов может стать ученым и прославить Алексеевку. Дело шло к осени, и Митрич в правлении колхоза все чаще заводил дипломатические беседы на тему «Учение — свет, а неучение — тьма».
С утра стояла невыносимая жара. Вдоль городских улиц мчался стремительный ветер. Облака пыли закручивались в воронки. Мгновенно высыхал непрерывно поливаемый асфальт.
К полудню ветер утих, но жара стала еще нестерпимее. Влажный раскаленный воздух казался густым — не продохнуть. По всем приметам приближался дождь.
И впрямь: солнце село в густые тучи; оно еще несколько минут боролось, пробиваясь в каждое отверстие, окрашивая иссиня-черную пелену в тревожные багровые цвета, но затем погасло, и наступила темнота. На горизонта уже вспыхивали зарницы.
Петренко, опершись на перила балкона, задумчиво смотрел на запад. Его с детства привлекали предгрозья, когда все в природе замирает. Вот почти в такую же ночь много лет назад он впервые осмелился сказать Маше:
«Люблю».
Доцент улыбнулся своим мыслям и заглянул в комнату. Жена хлопотала у стола, расставляя бутылки с вином, закуски, посуду. Поймав его взгляд, она улыбнулась в ответ.
В ту далекую ночь он прикрыл Машу от дождя полой шинели. И вот прожили вместе двадцать пять лет. Был сын… Убит…
Ему стало грустно и он позвал:
— Маша!
Они долго стояли рядом, глядя на яркие вспышки зарниц и думая о том, что молодость ушла, но все же как хорошо, что они встретились и пронесли, не растратив, хорошее, искреннее чувство любви. Двадцать пять лет — серебряная свадьба… А вот обыкновенной свадьбы-то у них и не было.
