Эти строгие команды означали, что Степана вместе с койкой бережно вынесут на веранду. Юноша любил эти «прогулки». Отсюда, с высокого холма открывался широкий вид. На горизонте вырисовывались острые зубцы Татр, днем ослепительно белые, а к вечеру — иссиня фиолетовые, розовые, багряно-красные… Издалека долетали чешские песни — какие-то необычные, но близкие и чем-то знакомые. Степан закрывал глаза, вслушивался в мелодии и представлял себя на родине, в милой сердцу Алексеевке…
К вечеру сад наполнялся больными. Одни ковыляли на костылях, другие несли перед собой тяжелые гипсовые руки, третьи неподвижно лежали на койках и колясках. Не было слышно стонов и жалоб: люди смеялись, шутили. Особенно выделялся один — коренастый подвижной юноша. Его никто бы не назвал больным. Однажды он подошел к Степану и с шутливой угрозой спросил:
— Так это ты — Степан Рогов?
В тон ему Степан cкaзaл:
— А ты — Ванюшка?
Парень с улыбкой подтвердил:
— Точно! — достав из кармана пачку папирос, он оглянулся и протянул Степану. — Куришь?.. Да кури, чего их там бояться, этих докторов! Сами небось по две пачки в день выкуривают, а нам — нельзя? Что за неравноправие такое?
Ванюшка чиркнул спичку, прикурил и с наслаждением выпустил струйку ароматного дыма.
— А меня майор прислал агитировать тебя за хирургию, сказал он. — Я у него завсегда за агитатора. Как кто нос повесил — иди, Ванюшка, доказывай, что операции получаются удачно, что совсем не больно, — в общем, что хирургия — как мать родная! Смешной доктор: зачем доказывать, если это и так видно? Вот я, например. Ты знаешь, кто я?
Степан покачал головой. Ему очень понравился этот веселый парень.
— Я — уникум! — убежденно сказал Ванюшка. — Уникум! И даже двойной. Во-первых… — он загнул палец, — меня убили через неделю после конца войны. Во-вторых, я был мертвым целых пять минут и воскрес! А если не веришь — смотри!
Ванюшка распахнул халат и приподнял рубаху. На грудной клетке, прямо против сердца, была вмятина, затянутая нежно-розовой кожей. Сердце парня ритмично и сильно ударялось об эту тонкую преграду.
— Вот видишь, — парень с гордостью приложил руку к груди. — Стучит! А было в нем вот что!
На ладони у парня лежал крупный осколок с острыми рваными краями.
— Нет, ты правду говоришь? — Степан смотрел на Ванюшку почти с испугом.
— Даю честное слово гвардейца! — серьезно ответил тот. Меня смертельно ранили шестнадцатого мая под Лясной. Случилось так, что на нашем участке фашисты не захотели сдаваться в плен и побежали в гости к американцам. Пришлось их немного попридержать. Ну, задержали, конечно. А я в тот день, в шестнадцать ноль-ноль, как говорит товарищ майор, скончался на операционном столе. Записали, значит, в истории болезни: «Умер». Осталось дописать: «Похоронен там-то»… Лежу. Молчу. Не протестую. Ясное дело — неживой… Когда вдруг вбегает майор да как закричит: «Что же вы наделали, сякие-такие! Да вы знаете, кто это лежит? Это же — Ванюшка, герой-танкист! Вернуть его к жизни!» — Ванюшка улыбнулся и виновато добавил: — И вернули!
