— Тогда я — с тобой.
— Сделай милость… И не забудь захватить что-нибудь из тары. Ящиков и бочек не надо. Желательно не бросающееся в глаза. Вот как, например, мой конспиративный акушерский саквояж.
— С инструментом?
— Гинекологические принадлежности были обменены на одном захолустном полустанке на две буханки ситного.
— Кому они там могли понадобиться?
— Хозяйке понравился их лучезарный блеск и строгое изящество форм.
— Думаешь, нам не хватит одного саквояжа на двоих?
— Остен-Бакен, ты, как всегда, не в меру мудр. Действительно, не собираемся же мы кантовать мебеля и прочую рухлядь. Брать будем исключительно золото и камушки. Учти, серебро — игнорируем.
— А хозяева будут терпеливо взирать на наше самоуправство?
— Самые знатные и самые богатые задали деру и уже финишируют где-нибудь в районе шведской границы. Я уверен спасая свои жалкие, никчемные душонки от праведного народного гнева, они побросали добро, слуг и декоративных собачек. Так что поспешим в беспризорные закрома.
— А вдруг напоремся на прислугу?
— Для этих запуганных растерянных существ мы представители комитета свободных студентов. Ищем место для штаба.
— Всю разговорную часть возьмешь на себя?
— Нет, доверюсь твоему почвоведческому косноязычью…
Увенчав груди бантами, мы ринулись в круговорот взбаламученной жизни.
Долго не раздумывая, Остап выбрал особняк побогаче и решительно направился к тяжелым забронзовевшим дверям.
Потерзал звонок.
— Кажется, мы на правильном пути.
Остап навалился плечом на дверь, и она послушно поддалась.
— Удавлюсь, если до нас здесь побывала хоть одна сволочь.
Но Остап напрасно волновался.
Комнаты встретили нас чистотой, уютом и порядком, как будто хозяева вышли куда-то на минутку и вот-вот вернутся, чтобы на изысканном французском осведомиться о наших преступных намерениях.
Остап пританцовывал на коврах, Остап открывал все шкафы и шкафчики подряд, Остап упадал на канапе и кресла, Остап ронял книги с золотыми обрезами и массивные хрустальные пепельницы.
Я понуро, в ожидании женского истеричного крика или разгневанного холеного баритона, тащился за упивающимся экспроприатором из комнаты в комнату.
— Остен-Бакен, глянь, какая прелесть — неописуемой стоимости!
И Остап уступил мне место перед стеклянными полками, сплошь уставленными ювелирными изделиями.
— Знаменитые пасхальные яйца работы Фаберже, — сказал я отсутствующим голосом, касаясь одним пальцем россыпи бриллиантов по золоту. — Утеха особ, приближенных к императорскому величеству.
