Из-за кулис до меня донеслось торжествующее хрюканье наслаждающегося произведенным впечатлением комбинатора.
Меня вдруг разобрало такое зло, и я, подняв арбуз на вытянутые руки, проорал в разочарованный, обманутый зал:
— Быть или не Быть?
— Бить — и немедля! — крикнул кто-то из первых рядов.
И понеслось лесным пожаром.
— Бить!
— Бить!
— Бить!
Даже утопнувшая Офелия, обиженная за своего старательного Гамлета, присоединилась к разгневанному хору.
На этот раз Остапу изменило чутье, и он, вместо того, чтобы смыться и переждать праведное возмущение толпы, вышел к рампе с объяснением. Напрасно он толковал про жиганов в белых простынях, якобы отнявших уже приобретенный череп, о страшных масках и револьверах. Его стащили вниз.
Гимназистки визжали.
Старшеклассники лениво отвешивали пинки по мягким местам.
Остап в горделивом молчании, сжавшись в крепкий комок, переносил заслуженную экзекуцию.
Дав выйти начальному накалу, я метнулся в гущу.
За мной на спасение зарвашейся тени отца Гамлета ринулись остальные артисты.
Вобщем Остап, отделался фингалом под глазом и ушибом копчика.
— Хорошо, что били свои, — сказал Остап, разрезая злополучный арбуз. — Но лучше до рукоприкладства не доводить.
— Логичный вывод… А ты не сердишься что я продемонстрировал полосатый «череп»?
— Ты, Остен-Бакен, поступил совершенно правильно и так, как я рассчитывал… Ошибка в другом… Я хотел арбузом вызвать взрыв смеха, а не гнева…
— И на старуху бывает проруха, — сказала Инга Зайонц, прикладывая к синяку притихшего комбинатора пятак.
В первый и единственный раз Остап-Сулейман-Берта-Мария Бендер-бей оказался жертвой массового насилия. Более таких проколов в своей бурной биографии он не допускал.
В связи с этим приходит на память афера с венками, когда по моей непредумышленной оплошности нас обоих могла ждать печальная участь.
— Умер! Старик умер! — орал возбужденный Остап, вытаскивая меня из теплой постели.
— Какой старик?
— Лев Николаевич Толстой преставился! — Остап хохотнул и довольно потер руки. — Такое бывает раз в жизни.
— Я бы на твоем месте хотя бы для приличия взгрустнул.
— Автор " Анны Карениной» меня бы понял… Кстати, у тебя есть его портрет?
— Увы… Родитель, понимаешь, — разочаровался в извилистой эволюции гиганта русской литературы.
— А в ком он не разочаровался?
— Чехов Антон Павлович.
— «Палата номер шесть» — знатная штука… Но у него бороденка маловата.
— Салтыков-Щедрин!
— Жидковастенек… Впрочем, выбирать не из чего, а дорога каждая минута, чтобы конкуренты не опередили. Тащи его в пролетку. Я там уже все подобающее трауру подготовил.
