В Московской Руси дворянство было создано как военный слой, получивший землю и крестьян во временное владение за несение военной службы. В дворяне верстались люди разных сословий. Указы Елизаветинского Сената окончательно рвали с этой традицией Московской Руси, первые удары которой нанес отец Елизаветы. Из сословия потомственных воинов, оберегавших национальную независимость страны, дворянство превращалось в потомственное благородное сословие, которое владело землей и крестьянами благодаря своему благородному происхождению. Из слоя, необходимого стране, дворянство превращается в касту, которая желает владеть данной их предкам землей и крестьянами, но не желает служить Государству.
"При Елизавете, - пишет С. Платонов, - дворяне начинают уже мечтать о полной отмене этой повинности, облегченной для них указом Императрицы Анны." Ничего замечательного в области развития самобытных начал русской культуры в эпоху Елизаветы не произошло. Московский университет и Шляхетский корпус становятся рассадниками европейской культуры и масонства. Единственным крупным культурным деятелем этой эпохи был только М. Ломоносов, ярко блиставший среди посредственных немецких профессоров, наводнивших университет. По оценке Пушкина "между Петром I и Екатериной II он один является самобытным сподвижником просвещения. Он создал первый университет. Он, лучше сказать, сам был первым нашим университетом".
Чрезвычайно характерно, что Ломоносов был уроженцем северного края, который не знал крепостного права и был хранителем русской традиционной культуры. В центре страны, где развившееся крепостное право закрывало крестьянам дорогу к овладению культурой, Ломоносов появиться не мог. Крепостное право погубило много даровитых людей среди крестьянства, которые могли бы внести большой вклад в русскую культуру. К вершинам знания пробился в числе единиц один Ломоносов. А сколько Ломоносовых не смогло развернуть свои большие дарования.
Ибо после революции, совершенной Петром во всех сферах жизни "как и при всех революциях в мире - мы видим только то, что осталось, то, что все таки выросло, и не видим того, что погибло. Мы видим Ломоносовых, которым удалось проскочить, видим Шевченко или Кольцова, которые проскочили изуродованными, и мы не видим и не можем видеть тех, кто так и не смог проскочить. Мы видим Растрелевские дворцы, но тот русский стиль зодчества, который в Московской Руси дал такие поразительные образцы, заглох и до сего времени заглохла русская иконопись.
