— Эдак еще можно плавать, — хмурился и веселел Никола, беззаботно поглядывая на кипенный след за галерой.
— Еще бы! — по-старому с издевкой скалился Антон. Сидел босой, подставив ветру черные подошвы ног. — С моря шведу никак не достать — и на берегу свои. — Помолчав, задумчиво добавил: — Похоже, Гельсингфорс уже позади. Значит, скоро будет Порккалауд. Немного морем проскочим, и за Березундом опять пойдут шхеры — снова будешь, Никола Иваныч, как у Христа за пазухой. А там, глядишь, — и к Гангуту станет рукой подать — до носа Финского залива…
Никола запустил мозолистую руку в густую, как войлок, бороду. Недвижно глазел на вздыбленные ветром прозрачные облака, на сине-перламутровые воды у берегов.
За бухтами веревок и штабелем абордажных топоров стоял Розенкранц, прислушиваясь, огляделся, тихо сполз в трюм. Долго что-то искал в укромном месте, нашел. С тихим озлоблением зубами и потными пальцами развязал шнурок на небольшом мешочке, насыпал на ладонь кучку сероватого порошка. Криво ухмыляясь, подошел к бочке, приподнял крышку и сыпанул порошок в солонину…
Апраксин с задержками получал вести от царя из Ревеля. Петр писал о прибытии двух фрегатов с Архангельской верфи, о подходе из Англии еще одного «приемыша» — семидесятипушечного корабля «Веферм», о болезнях среди матросов из-за не свежей, а может, и отравленной солонины, о том, что он неусыпно смотрит за неприятелем, наряжая в дозоры малые суда. Последнее письмо было тревожным — о слухах, будто бы английские военные корабли под видом торговых идут в Балтийское море и уже миновали пролив Зунда. Петр в подлинности сообщения уверен не был, так и отписывался — «нахожусь в сумнении!..».
«Могут быть и подметные слухи, — подумав, заключил Апраксин. — Но травленая солонина… и на галере Змаевича матросы стали мучиться странными болестями живота. С начала похода провиант не менялся, все были здоровы, а теперь болеют… И еще на трех судах то же самое. Десять человек умерло. Баталия еще не началась, а уже потери…»
К вечеру отписал царю, что идет «со господом, поелику возможно», проверяя фарватер; узкий пролив Березунда уже остался позади, скоро Гангут…
Мимо проплывали островки с меловыми отмелями и галечными обрывами. В дымке жаркого дня тонули далекие зубчатые берега. Там стояли мачтовые боры на низких дюнах, а за ними начиналось буреломное чернолесье — вотчина сов, кукушек и всякого зверья.
Вдали, за разрывами дымки, показался полуостров, лесистой хребтиной похожий на огромное чудовище, припавшее мордой к воде.
