Я пишу тебе письма. Отношу их на кладбище. Выкапываю на твоей могиле ямку и зарываю туда конверты. Иногда натыкаюсь на закопанные мной ранее письма, вижу, что они не вскрыты, значит, ты их ещё не прочла. Думаю о том, как радостно тебе будет получить сразу пачку моих писем.
Многие могилы мне уже знакомы. Я узнаю лица. Иногда я гуляю по кладбищу и смотрю даты. И ты знаешь, совсем недалеко от тебя лежит (спит, пребывает, находится) человек, который родился вместе с тобой. Умер он, правда, уже несколько лет назад. Но на его могиле всегда свежие цветы. Его помнят. Только я ещё ни разу не видела той, которая приносит ему эти цветы.
Некоторые могилы совсем заброшены. И мне становится так жалко тех, кто волей судьбы закопан и «обделён» вниманием.
Тебе я не ношу цветы. Ты же их не любишь. Их приносит кто-то другой.
31. Так проходят дни.
Дни ничем не наполненные. Пустые, неинтересные, одинаковые. Больные дни. Дни, в которых я пытаюсь оживить себя.
Я начала молится.
Я просила у Бога спокойствия, смирения. Я просила у Бога добрых ночей. Я начала читать Библию (в который уже раз!). Мне всегда эти 900 страниц казались бесконечными. Но я стала читать, пытаясь открыть для себя истину. Вскоре я поняла, что заставляю себя. Я бегаю глазами по строчкам, ничего толком не улавливая. Я, наверное, к Библии вернусь позже.
Или не вернусь. И, кажется, я прошу так немного. Я засыпаю с надеждой, с верой в новый день.
Я просыпаюсь с болью, разбитой головой и тобой во сне.
А Бог так и не проснулся. Я перестала молиться.
Мой компьютер я не включала уже давно. Привычка набирать текст мгновенно куда-то делась. Испарилась, как неведомый зверюшка. Привыкаем, отвыкаем. Я привыкну.
— Вы привыкли?— спросила я. Мне показался этот вопрос слишком прямым, твёрдым.
— Я вбираю в себя осознание того, что это прошло, — она опустила голову. — Я жила в этом, а теперь я живу в настоящем. И это настоящее другое. Мы сидим с Вами в кафе. За окном дождь, да? Через несколько секунд я буду уже в иных мыслях, и я осознанно на это иду.
Я зашиваю себя.
Я привыкну.
Я излагаю тебе всё в письмах, а для этого мне нужны лишь чернила и бумага. Много чернил и много бумаги. Меня посещает мысль, что мне стоит возвращаться. Возвращаться в нормальное (хотя теперь, слово «нормальное» представляет из себя что-то совсем непонятное. Нужен словарь) состояние, но во мне разлом.
Так проходят дни.
32. Дни— это время.
Время— это свобода.
Теперь у меня столько свободы, что я не знаю, как ей распорядиться. Изобилие свободы— это невыносимо. Я напоминаю себе заключенного, который просидел в тюрьме больше пяти лет и вот теперь, когда его освободили, он стоит на улице, и у него полно свободы, а что дальше— он не знает. Свобода слева, свобода справа, свобода впереди и больше не надо спрашивать разрешения сходить в туалет. Свобода долгожданная и восхитительная, но что с ней делать?
