Слева от алтаря была большая икона Богородицы. Под иконой стеклянный ящик для пожертвований. Петр Иванович достал портмоне. Засомневался: в одном отделении доллары, в другом — рубли. Мишка помог:
— Не надо доллары, рубли нормально.
Петр Иванович вытянул все русские деньги и сунул в ящик.
Машину за время их отсутствия камнями не закидали, Алку не изнасиловали. Правда, сидела она с поднятыми стеклами.
Остановились у какой–то лавчонки.
— Садите в машине, — вдруг приказал Петр Иванович. — Я сам. Нужно будет, кликну. Он зашел в магазин,
— Салям алейкум!
Пожилой, обычно одетый араб — костюм, рубашка — перебирал четки. На приветствие кивнул.
— Из Москвы я, — сказал Петр Иванович. — Русский. Поесть надо. А у них шабат назревает. И выпить. — Петр Иванович выразительно пощелкал себя по горлу и пожевал вхолостую.
Араб вышел из–за стойки и повел его по магазину. Ткнул пальцем в круглые лепешки: «Пита?» Петр Иванович кивнул, ткнул пальцем в пиво: «Бира?» Опять кивнул Петр Иванович и дальше уже обходился без поводыря. Забуксовал он только на алкоголе. Араб снова пришел на помощь, стал предлагать одну бутылку за другой. На каждой из них был нарисован плод, а водку на растениях Петр Иванович отвергал в принципе. Араб наконец достал с полки большую прозрачную бутылку, на которой по–русски было написано «Водка».
— Годится, — кивнул Петр Иванович, — Две.
Расплатился он долларами и подарил арабу притаившуюся в дальнем отделении пятитысячную русскую денежку. Араб от себя кинул в пластиковый мешок Петра Ивановича зажигалку «Крикет» и пакетик орешков. Белозубо улыбнулся.
— Бай–бай.
Петр Иванович в знак дружбы пожал сморщенную коричневую лапку араба.
— Чудеса, — только и сказал Мишка, заглядывая в набитую доверху суму Петра Ивановича.
Но настоящие чудеса ждали Петра Ивановича позже, уже в Иерусалиме.
Проезжая часть улицы была перегорожена.
— Ремонт? — предположил он.
— Шаба–ат, — плохо скрывая застарелое раздражение, проскрипел Мишка. — Ехать нельзя. Камнями кидать начнут.
— Арабы? — озабоченно спросил Петр Иванович.
— Да нет, евреи. Религиозники, хасиды. В шабат ничего делать нельзя. Работать нельзя. На машине ездите нельзя, По телефону нельзя. Дурь, короче. — Мишка поморщился. — Одну войну из–за этого чуть не просрали. Воевать–то тоже нельзя. Евреи молиться ломанулись, тут арабы к налетели. Еле выкрутились. Алка, давай в объезд!
Машина развернулась.
— И давно у вас эта канитель?
— Давненько, — сказал Мишка. — Три тысячи лет, А может, и все четыре. Раньше–то от этого хоть прок был: неделю работаешь, а в субботу хочешь – не хочешь отдыхаешь, сил набираешь, помолишься, подумаешь, как дальше жить…
