Он в непринужденной позе устроился у руля. Я уже собирался что-то сказать, когда в ночи эхом отозвался звук — нечто среднее между гудением и кашляющим ревом, а за ним последовал тяжелый всплеск.
— Аллигатор, — заметил Джип, — наверное, что-то ему приснилось.
Я спрятал лицо в ладони, чтобы спасти веки от москитов, и снова погрузился в свои невеселые мысли.
Я хотел спросить, куда мы плывем, но был слишком измучен, чтобы об этом волноваться. Я помню, что еще два-три раза просыпался в смутной тревоге, но не помню, что именно меня будило. Последний раз я припомнил более отчетливо. В моей голове глухо стучали барабаны, в воздухе стоял запах озона, по стене взад-вперед скользили тени…
Внезапно, так, словно кто-то встряхнул меня, я проснулся, резко сев, весь в напряжении, тяжело дыша. Ничего не изменилось, насколько я мог видеть, и все же что-то было не так. Во-первых, воздух стал прохладнее, и запахи были другими. Луна теперь вышла, хотя стояла в небе очень низко и отбрасывала на палубу длинные тени. Джип по-прежнему стоял у руля, не двинувшись с места. Он кивнул, когда я с трудом заставил себя подняться, потянулся так, что мускулы затрещали, и мысленно пожалел, что съел все эти бобы. Я был не в том настроении, чтобы разговаривать, так что оперся на поручень и стал смотреть на реку. Странные деревья по-прежнему были там — какая-то разновидность кипарисов, подумал я, разглядев их более отчетливо, но они смешивались с другими видами по мере того, как берега становились все выше. И между ними, как мне показалось, я заметил теперь вспыхивавшие время от времени крошечные искорки — далекие огоньки. Сначала я решил, что всему виной мои глаза, пока в темноте не раздалось пение — стройный хор голосов, в основном женских. Напев был похож на какой-то блюз, медленный и скорбный, как мутная река.
Я как раз собирался сказать об этом Джипу, а заодно и спросить, куда мы направляемся, когда из теней в реке неподалеку от нас материализовался новый силуэт — высокий неуклюжий трехмачтовый корабль, больше даже, чем «Сарацин», медленно покачивавшийся на якоре в канале. Казалось, его огромный бушприт насмехался над нашей истерзанной оснасткой, когда мы проходили мимо. За ним были пришвартованы более мелкие суденышки и другие, величиной чуть больше каноэ, подтянутые к грязному берегу. Затем снова пошли деревья, но между ними все больше появлялось расчищенных просек, были там и здания, почти у самой воды, и снова голоса, на сей раз хриплые и пронзительные. Я взглянул на другой берег, но тот был погружен в непроницаемую темноту. Однако на реке лунный свет тускло освещал еще один большой корабль, стоявший на якоре, стройное длинное судно, похожее по форме на акулу и сидевшее в воде на удивление низко. Его плоские палубы были увенчаны темными закругленными выпуклостями, а их длинные хоботы были зачехлены непромокаемым брезентом; широкая приземистая дымовая труба поднималась между ними, лишь слегка превосходя их по высоте. Это, несомненно, был военный корабль, имеющий башенные орудия, гораздо более современные, чем наши пушки, заряжаемые с дула. За ним деревья исчезали, и на фоне неба вырисовывалась фаланга больших уродливых строений, то там, то здесь увенчанных тонкими фабричными трубами. Широкий мол далеко вдавался в реку, так далеко, что в конце его отмечали только слабые огоньки, а вдоль него располагалось буйство различных мачт, очень похожих на те, что я видел над крышами на Дунайской улице. Но среди них, выступая, как широкие столбовидные стволы южного леса, пара за парой стояли трубы. Украшенные фантастическими ренделями, звездами и даже коринфскими капителями, они венчали высокие корпуса судов, словно здесь собралось многочисленное плавучее потомство кораблестроительных заводов. Когда мы подошли ближе, я увидел огромные цилиндры на их корме. Я оперся на поручень и сжал голову руками.
