Свернул на свою Тихую, которую переименовали в улицу Революции.
Отцу не раз предлагали квартиру в центре, но он прижился здесь, отсюда и покойницу жену увез на кладбище.
Брянцев подошел к калитке и остановился — почувствовал, что волнуется. Нет, негоже с отцом, как мальчишка, встречаться. У них давно уже отношения сдержанные.
Отец всегда с восхищением рассказывал, как после боя командир казачьего полка обходил раненых, снесенных в одно место и уложенных в ряд. У каждого останавливался на миг, говорил: «Благодарю, казак, за службу», — и шел к следующему. И позором считалось, увидев среди раненых сына или брата, хотя бы и при смерти, задержаться возле него дольше, чем возле остальных. Так он и сына воспитывал.
Алексей Алексеевич распахнул калитку. Заросший травой дворик, шпалеры винограда с крупными, но еще зелеными гроздьями, дом во дворе с бурой от ржавчины крышей, но белыми, свежевыкрашенными оконными рамами. На участке ближе к улице вырос флигелек. Какая-то собачонка, рыжая от въевшихся в шерсть репьев, залилась злобным лаем, но держалась поодаль.
На двери дома висел замок. Брянцев остановился озадаченный: «Ушел или уехал? Если ушел — не страшно, можно подождать».
Из флигелька вышла женщина в переднике, заслонилась от солнца вымазанными тестом руками.
— Родненький, да вы, никак, сыном будете! — зачастила она и, не дожидаясь подтверждения, стала объяснять: — А батюшка ваш только утром уехавши. Когда вернется, не знаю. В Красный Сулин подался. — И засмущалась: — Все сватается…
«Вот неугомонный чертяка… — добродушно подумал Брянцев. — А мне поделом. Ишь решил отцу сюрприз сделать…»
Странно как-то в родном городе устраиваться в гостинице. Но другого выхода не было, и Брянцев потащил чемодан до автобусной остановки.
В гостинице, которая помещалась там же, где и до войны, на углу Платовского проспекта и проспекта Ленина ему предложили люкс. Он взял его, надеясь выкупаться после дороги, но ванны не оказалось — номер отличался от остальных только непомерной величиной.
Сняв пиджак и усевшись на диване, Брянцев почувствовал, что больше всего хочет спать. Разделся и быстро, чтобы не передумать, юркнул в огромную, как катафалк, кровать — явное наследие какого-то купчины.
Проснулся, когда уже догорал вечер. Выглянул в окно. Улица полна гуляющих. Пошел и он побродить.
Тоскливо одному в чужом городе, а в родном еще тоскливее. Не было бы войны, наверняка нашел бы он товарищей. Но война разметала людей, и трудно было рассчитывать увидеть знакомое лицо. И все же он вглядывался в каждого, кто встречался на пути. Потом понял, насколько это нелепо. И почему он ищет приятелей среди молодых? Ведь и приятелям-то давно за тридцать.
