После отметки в картотеке заключенных тщательно обыскивали, хотя никакой практической необходимости в этом не было, их также тщательно уже обыскали конвойные перед посадкой в машины. Но, во-первых, это был ритуал, как бы подчеркивающий сухость и официальность отношений внутренней и внешней охраны, во-вторых, у заключенных отбирались сейчас "не положенные" в спецлаге вещи. К ним принадлежали все предметы "вольной" одежды, включая нижнее белье, все письменные принадлежности, книги и даже письма и фотографии из дому. Правда, письма и карточки отбирались с обещанием вернуть их после какого-то просмотра, но судя по тому, как их бросали на снег, было очевидно, что все бумаги просто выбросят или сожгут.
Канитель сдачи-приема тянулась страшно медленно. Наступили сумерки, которые приблизила еще плотная шапка свинцово- серых облаков, которая к вечеру нахлобучилась еще ниже на вершины окрестных сопок. В распадке, в котором приютился ОЛП № 12 становилось почти темно и его зона вызывающе вспыхнула всеми своими огнями. Вдоль, длинной еще темной полосы сидящих на дороге людей, лег луч прожектора с вышки у вахты. Все заключенные сидели в одной и той же позе, уткнувшись лицом в колени, схваченные руками. В эту позу их согнул, становившийся уже весьма чувствительным, холод, душевная подавленность, мучительная пустота в желудке, а теперь еще и этот нахальный свет прямо в глаза.
Время от времени, по мере уменьшения числа этапников на снегу, их заставляли подняться и на несколько шагов подойти ближе к лагерю. Соответственно короче и плотнее становились и ряды солдат по сторонам. Но если заключенные от холода все больше сжимались, то тут от того же холода, скуки и желания есть началось шевеление и притоптывание. В дороге было веселее, так как там почти всегда существовала возможность проявить служебное рвение при помощи окрика, размахивания "бруслетами" или автоматом. А повод для этого подневольные пассажиры грузовиков давали часто. То кто-нибудь из них из-за онемевшей ноги пытался переменить позу, то шепотом обращался к соседу, то слишком внимательно "зыркал" по сторонам. И во всех этих случаях можно было свирепым голосом прокричать номер нарушителя, считывая его с тряпки на арестантском колене или шапке. Такое развлечение сочеталось со служебной практикой и демонстрацией своей преданности долгу бойца Советской Армии. Но сейчас, хоть убей, придраться было решительно не к чему. Враги народа застыли в своих скрюченных позах чуть не под стать мертвецам. Солдаты томились.
