— Что же, старики? проводить, я думаю? — сказал ленивым голосом Фараошка. — А то, чего доброго, сожгут станицу, всех с сумой пустят…
— Да чего же их оставлять? — первым отозвался хворый голос Молочаева. — На завод ежели, так у нас таких соколов достаточно…
— Терпугова-то жалко… Казачок-то какой? Картина!….Это Лобан заступился? Спаси его Христос! Вот от кого
нельзя было ждать… Думал: он лишь спать здоров — ан вот голос подает…
— … Мальчишка молодой… люди бедные… кто матерю кормить будет?
— Этот на-кор-мит! — колкой усмешкой пропел голос Губана.
— Все-таки… как-никак… не побираются с сумой…
— Жили бы правильно, вот и были бы сыты. В Писании сказано: праведник сыт бывает, а чрево беззаконных терпит лишение…
Терпуг смутно потом вспоминал, как это вышло, что он неожиданно открыл дверь и крикнул:
— А ты — снохач!
— Это что такое?! — послышался негодующий голос Фараошки: — Это почему?! Полицейский! Под замок его!..
— Господа, будьте свидетели! Какой я снохач? — крикнул Губан.
По майдану уже побежал смутный шорох смеха и веселых голосов.
— Я подам! Я этого дела так не оставлю! Что я, в сам доле, какой я снохач?
— Господа старики! — закричал опять Терпуг в упоении дерзости и отчаяния. — Головой заверяю, Савелий Губанов — снохач!.. А ты, атаман, верни краденое жито в магазин, а то я тебя доведу!..
— Полицейский! Чего ж ты, болван?! Удали его! Топчигрязь, растерянно и нерешительно топтавшийся у двери, надвинулся на Терпуга и, когда он подался на крылец, взял было его за локоть.
— Ты чего? — злобно крикнул Терпуг и локтем наотмашь ударил его в лицо.
Топчигрязь удивленно икнул и опрокинулся навзничь. Захлипала кровь из носа, побежала по бороде. Сиделец испуганно вскочил со ступеньки и бросился прочь. Терпуг спрыгнул с крыльца, прошел шагом, нарочно замедленным, небольшое расстояние до яру, за которым начинались сады и вербовые рощи, спустился вниз и исчез из глаз небольшой кучки людей, выбежавших к углу станичного дома.
Первое время до Терпуга доносился шум поднявшейся тревоги. Слышен был голос Фараошки. Он кричал на кого-то, — вероятно, па сидельцев, — грозил каторгой. Звонко отдавались в тиши безлюдных рощ далекие обрывки крепких, бессильно бушующих слов. Похоже было, как будто Фараошка шел на решительный штурм, гнал растерявшуюся команду, а она бестолково металась и шарахалась совсем не туда, куда надо…
Терпуг прибавил шагу. Он прыгал через канавы, перелезал прясла, которые хрястели и ломались под его тяжестью. Цеплялись за ноги колкая ежевика и хмель, унизавший плетни. Мелькали вишневые кусты, облепленные покрасневшими ягодами, и старые яблони, сцепившиеся густыми, низко сидящими ветвями в прохладные зеленые шатры… Л вот широкие заросли терновника-самосадка. Вот он где, настоящий приют для беглеца, желанный и дружественный зеленый приют…
