— Лорд. — Вместо ответа произнес отец, жадно припадая к бокалу.
— И леди… — Растрепанный веер пробежал по её ладони, распахнувшись у левого подлокотника с коротким щелчком. Высочайшее искусство благородных господ, позволяющее вести понятный лишь двоим диалог.
— Мы должны. — Покачал головой барон де Эллэр, сжимая подрагивающую руку матери в своей широкой ладони.
— Знаю. — Безжизненно ответила она, опуская голову. — Но Эдвард, что я могу? Одного моего ребенка отняли сразу после рождения, другой оказался потерян на пятнадцать лет. Я не видела, как растёт мое дитя, дай увидеть, как она становится женщиной… Сокровище… оно наше и мы…
— Мы должны. — Жестко проговорил отец, вставая, и не оглядываясь, отправился к двери, стремясь скрыть горестный изгиб тонких губ не оставшийся незамеченным мною.
— Должны. — Эхом откликнулась баронесса, поднимаясь следом, и прожигая его спину взглядом черных, как сама бездна глаз: — Но не им. Этого долга они не получат. Не отдам…
И откинув назад непокорную голову, стремительной походкой направилась к дверям, где, судя по всему, ожидал её барон, предусмотрительно распахнувший тяжелые створки, пропуская вперед дрожащую, будто в лихорадке женщину, чьи щеки прочертили дорожки слез.
Скрипнув, двери захлопнулись, заглушая удаляющиеся шаги, я устремилась в свою комнату, спиной чувствуя тяжелый взгляд, клеймящий мою спину, будто раскаленный металл обнаженную плоть.
Захлопнув двери, показавшейся спасением комнаты, обессилено сползла на пол, чувствуя, как обжигает ладони холодный камень пола. И наконец, позволила слабину, обессилено сползя на пол, чувствуя, как обжигает ладони холодный камень пола.
Вне всякого сомнения, я стала свидетелем некой тайны, ответ на которую, следовало искать в прошлом. О каких детях говорили родители? Что за сокровище скрывает наш замок? Про какую ошибке упомянул беловолосый граф со страшными, будто водная бездна глазами?
Вот только, как найти то, что сокрыто даже от тебя?…
По словам сестры, с самого раннего детства меня растили с твердым осознанием того факта, что отличаюсь от других детей. Всё — величавый разворот головы, манеры, нежный алебастр тонкой кожи — выделяло меня в пестрой стайке сверстников, неслышно опустив полог отчуждения, разделивший меня с загорелой ватагой дворовых ребятишек, сторонящихся молодой госпожи. Стоило мне появиться во дворе — стихали смех и голоса, а в воцарившейся тишине звенел боязливый шепоток — ваша милость.
