запором страдает.
-- Так бы сразу и сказал, - успокоился Шелленберг. Он лег
спать и больше не отзывался ни на какие шорохи.
Штирлиц вздохнул с облегчением - путь к заветному складу был
открыт. Когда он любовно отпиливал решетку, мимо склада, до-
вольный, что хоть один раз ему не помешали, пробежал Айсман,
вытирая нос и гордо поддерживая сползающие штаны.
Забравшись на склад, Штирлиц огляделся по сторонам и не за-
метил ничего интресного. В углу стояла огромная бочка. Штирлиц
со вздохом достал из кармана лом и совершенно равнодушно отбил
крышку. Из бочки стал подниматься тяжелый противный запах. Шел-
ленберг понимал, что чем больше он доставит наркотиков, тем
лучше, и поэтому добросовестно наполнил цистерну доверху, при-
меняя банановую кожуру, очистки колбасы и помои с кухни, в чем
ему очень хорошо помогал Борман.
Штирлиц походил вокруг бочки, постучал по ней носком сапога
и удовлетворенно чмокнул губами. Достав кривую ржавую вилку,
которой он любил ковырять бумагу, русский разведчик подумал:
"Интересно, пробъет ли моя любимая вилка эту мерзкую бочку ?"
Штирлиц был человеком действия, и притом он был русским раз-
ведчиком, а у них, это знал даже глупый толстый Мюллер, положе-
но сначала делать всякие гадости, а потом уже задумываться о
последствиях.
Произведя ужасную протяжную отрыжку, от которой вздрогнул и
вскрикнул во сне даже безмятежно спящий Шелленберг, Штирлиц
злобно воткнул вилку в самый низ бочки и с интересом стал ждать
результатов. Ценный наркотик, выстраданный Шелленбергом в тече-
ние трех месяцев, вонючей грязной струей хлынул на пол.
"Пропала вилка ", - с сожалением подумал Штирлиц.
Русский разведчик не любил стоять в луже всякой гадости или
чувствовать себя виноватым, поэтому он предпочел тщательно вы-
тереть сапоги о пиджак спящего Шелленберга, почистить вилку о
его брюки и удалиться.
Утром гнев посрамленного Шелленберга был звучен и безграни-
чен. Он извергал страшные ругательства и больше всех ругал Бор-
мана, который первый раз в жизни был ни в чем ни виноват и
сильно обижался.
Досталось всем, даже ни в чем не повинному Мюллеру. Тот ска-
зал, что пусть Шелленберг к его песочнице больше не подходит.
Штирлиц, как ни в чем не бывало, скалил зубы и ел бумагу.
Сегодня у него был второй день рождения за последние три меся-
ца. Сейчас он ест бумагу, но ровно через три минуты он рыгнет,
бросит pулон в угол, заваленный такими же останками банок, и
