хах даже вражеские SysOp'ы и генералы. Шелленберг облегченно
вздохнул и подтянул галифе. Маузеров он не боялся - чего его
бояться, им как не бей, больше двух зубов не выбьешь. Это знали
все в Рейхканцелярии, даже беззубый Кальтенбрунер, с рождения
пользовавшийся протезами. У Штирлица, например, маузеров было
шесть. Со временем коварный Борман перетаскал их все колоть
орехи. Сам Штирлиц предпочитал свинцовые каpтpиджы. Лейтенант По-
мордайский не знал таких тонкостей, иначе вместо сорока шести
маузеров он положил бы в свои бездонные карманы парочку касте-
тов. Сейчас же он стоял и думал, почему эта нацистская морда
так хладнокровно смотрит на него и еще так гордо поддерживает
штаны.
На Лубянке Помордайского знали и боялись. Там он имел еще
более темную репутацию, чем партайгеноссе Борман. Темные кори-
доры Лубянки позволяли устанавливать еще более сложные комбина-
ции веревочек, потянув за которую, несчастный, которому
посчастливилось не смотреть себе под ноги, в лучшем случае вы-
пускал в коридор из скрытой в стене потайной клетки голодного
медведя. Об веревочки, которые Помордайский протягивал во время
ночных дежурств в Кремле, спотыкался сам товарищ Сталин. После
таких спотыкновений Помордайский прятался подальше и все время
ожидал, что за ним придут и самого отдадут на растерзание сви-
репому медведю или лично товарищу Сталину, но медведь был луч-
шим другом Помордайского, и не хотел его терзать, потому что за
полчаса удовольствия рисковать месячной кормежкой медведь не
хотел.
Помордайский показал гордящемуся Шелленбергу кулак с накол-
кой, изображающей кривую синюю фигу, сказал "Смотри у меня,
редиска пользовательская, спичками не балуйся "и пошел искать Штир-
лица.
Штирлиц ждал американского SysOp'а с вытекающими отсюда
последствиями в виде большого эшелона бумаги. Штирлиц был го-
лоден, а кроме бумаги и радисток ему ничего не хотелось. Нако-
нец в кабинете Штирлица загромыхала рация. Телефонный звонок
Штирлицу заменяло ведро с камнями. Штирлиц надел наушники и
важно сказал "Алле". Так как модемной трубки у Штирлица не
было, его никто не услышал. Из наушников раздалось шипение, и
кто-то весьма противным голосом стал, как заведенный, тупо пов-
торять : "Бумага в пути ". Штирлиц оживился. За свою жизнь он
видел бумагу в различных количествах, банками и тарелками, но
эшелонами он видел только солдат, женщин и лошадей. Он мгновен-
но размечтался о большом количестве блюд, которые можно приго-
