— Он до сих пор юн, — холодно произнесла Моргана, — хотя и не так юн, как тебе, возможно, кажется, — и вполовину не так заносчив, как его мать. Буду очень тебе признательна, если ты не будешь говорить с ним о моей развенчанной сводной сестре.
Синие глаза Ковианны вспыхнули затаенной ненавистью.
— Конечно, не буду, королева Моргана. — Она доплела свою толстую, медового цвета косу и встала. — Я покину вас на ночь. От Кэр-Удея до Кэрлойла путь неблизкий, и всем нам нужно выспаться перед дорогой.
Она попрощалась — почтительным кивком с Арториусом, чуть менее почтительным с Морганой — и вышла, подобрав подол платья, вновь провожаемая взглядами всех собравшихся. Моргана с трудом удержалась, чтобы не зашипеть от раздражения. Провести весь остаток пути в обществе Ковианны Ним? Она недовольно выплеснула остаток вина из кубка в огонь и встала.
— Как бы ни мерзостна была мне мысль о том, чтобы согласиться хоть в чем-то с этой тварью, она права: нам нужно выспаться. Вряд ли можно сделать для Анцелотиса более того, что я уже сделала, так что я, с твоего позволения, братец, пойду.
Арториус положил руку ей на плечо.
— Не давай ей язвить тебя так, Моргана. Она завидует — так ведь в том, что касается тебя, есть чему завидовать. И все же… Ты ведь знаешь, я не позволю, чтобы кто-либо причинил вред тебе или кому-то из твоих.
На глаза ее навернулись слезы.
— Знаю. И благодарна тебе за это.
Она поспешно вышла из залы, пока Арториус — или кто-нибудь еще — не заметил этих слез.
Сознание возвращалось к Стирлингу медленно. В голове все еще крутилась последняя мысль, которую он помнил перед тем, как отключиться: вот бы это оказалось просто кошмарным сном…
К сожалению, запахи, звуки и прочие ощущения, доносившиеся до него со всех сторон, ничем не напоминали двадцать первый век.
Что ж, не повезло. Все было слишком реальным.
Стирлинг открыл глаза и обнаружил, что лежит ничком на меховом тюфяке, набитом соломой; он уже смутно запомнился ему по тем полным смятения минутам, что последовали за его прибытием в шестой век. Кто-то укрыл его еще одной шкурой вместо одеяла. Сон его представлял собой адскую смесь картин: конный бой, мужчины в кожаных доспехах поверх грубых шерстяных одежд, умирающие под ударами мечей; пылающий Белфаст, боевики оранжистов, хладнокровно стреляющие в женщин и детей; взмахи тяжелых копий, толпа мужчин с разукрашенными синей татуировкой лицами, наваливающаяся на упавшего всадника; брызги алой крови на грязном, истоптанном поле, на обшарпанном столе, на мостовой Клонарда…
