На этом основоположном соотношении еще раз подтверждается, таким образом, всеобъемлющий характер принципа антиномистического - в данной связи антагонистического - монодуализма. Мы уже указывали, что антагонистическую двойственность между внутренним самобытием и внешним предметным бытием нельзя вычеркнуть из бытия, объявить несуществующей; эта двойственность есть факт, который наша мысль обязана честно признать как таковой. Но этой фактической двойственностью дело не кончается: то, что "снаружи" есть два, извнутри раскрывается в своей последней глубине как одно или как проистекающее из одного.
5. Первооснова как Святыня ("Божество")
Первооснова как живая целостная правда, как сущий творческий смысл и абсолютный первоисточник бытия, разумеется, не может быть "познана" в обычном смысле этого слова; ни в каком смысле она не есть "предмет" познания, "содержание" которого можно было бы "раскрыть" или "показать". Мы уже видели, что первооснова бытия сама не есть даже бытие - в том смысле, что она свободна от темного, непроницаемого элемента фактичности, слепой необходимости, который присущ бытию. И, с другой стороны, она не совпадает, как уже было сказано, с открывающимся в самосознании светом сознания или познания. Лишь одним способом мы можем сделать как-то познавательно видимой эту первооснову - или, точнее говоря, можем помочь нашему духу быть открытым для ее уловления. Вспоминая о принципе потенцированного, трансцендентального мышления, мы осознаем (к чему мы, собственно, уже были приведены в размышлениях предыдущей главы), что теоретически и реально безусловно неустранимое различие между значимой в себе ценностью (или "смыслом") и грубой фактичностью есть все же отношение и, тем самым, связь между ними хотя бы и антагонистическая - в пределах реальности - и, тем самым, свидетельство трансрационального их единства. И это трансцендентальное мышление само проистекает из живого углубления нашего духа в предносящееся ему единство, как в подлинно первое и последнее, в чем в конечном счете укоренена и чем обоснована всякая реальность.
Это есть то глубокое утешение - не утешение, которого мы должны были бы искать в мучительном напряжении или которое нам нужно было бы "вымучивать", а утешение, открыто и с полной самоочевидностью даруемое нам, которое мы находим во всяком духовном углублении и, тем самым, в проистекающем из него трансцендентальном мышлении. Поскольку дело идет о последней, всеобъемлющей непостижимой реальности, вообще противоестественно и противоречиво останавливаться на чистом отрицании, на "нет" или "не" как таковом: ибо всякое "нет" или "не" само уже предполагает то единство, внутри и на основе которого оно имеет смысл и значимость. В области духовной и абсолютной реальности мы имеем и все то, чего нам недостает, - ибо, не имея его, мы не могли бы и сознавать его отсутствия. Весь трагизм лишения вырастает сам в конечном счете из покоя невидимого, неосознанного, скрытого обладания. Ведь даже пресловутые кантовские "сто талеров", которые, как известно, легко можно вообразить и мыслить, не имея их в своем кармане, - должны все же где-то существовать, для того чтобы я мог вообще к моему огорчению констатировать их отсутствие в моем кармане. А там, где дело идет не о "ста талерах", а о первореальности, по самому своему существу доступной всем и непосредственно себя всем дарующей, - там всякое сознание отсутствия есть вместе с тем и прочное, обеспеченное вездесущим откровением обладание.
