— Это, очень, странно, — протянула тягуче Самюель, когда ее что-то тревожило, в ее английском языке появлялся странный французский акцент, удивительно, но став вампиром она не утратила такую человеческую способность.
Рядом колыхнулся воздух, и мне пришлось открыть глаза. На стуле передо мной появился Калеб. Чтоб тебя, угрюмо подумала я и вновь закрыла глаза. Но от него будто бы волнами исходили разряды, не видя его, я так остро чувствовала присутствие, что он вырисовывался в моем сознании. Сгинь упырь несчастный, даруй же мне покой.
Я глубоко вздохнула и наконец поняла, что пропустила половину того что говорила мне мама. Он отбирал не только мой разум, но и слух. Безусловно, нужно бороться с его влиянием на мою жизнь. Значит, будем рвать, мрачно подумала я, и вырвала мысленно свое сердце.
— … и не забудь, никаких планов на понедельник, мы едем к твоему врачу, — прорвался, наконец, ее голос в мое сознание.
— Да я помню, — уныло отозвалась я. Приемы у врача не были в списке моих самых любимых занятий.
— Не слышу энтузиазма.
Не будь тут Калеба, я бы сказала ей об энтузиазме. Не знаю, соглашусь ли я когда-нибудь еще пережить беременность.
Возможно, все дело было в том, что ребенок не был желанным, но и странные не доброжелательные врачи не добавляли мне радости. К примеру, взять моего нового английского врача, мистера Понесена, занудного старикашку, со своими взглядами на девичью скромность и раннюю беременность. Если б не деньги родителей он точно отказался бы меня осматривать. А будь сейчас средневековье, он первый бы принимал участие в инквизиции. Так и представляла его с горящим факелом у нашего дома. Не удивительно, что он все еще холостяк. Или давно уже холостяк, а точнее говоря, вообще холостяк.
— Кстати, я еду завтра с друзьями в Лутон, — я постаралась говорить будничным тоном, чтобы мама не услышала моего раздражения, пусть думает, что мне хорошо и весело.
— Надеюсь, с вами будет Калеб, он присмотрит за тобой, — прорвался с заднего плана голос отца. И если бы я не была так раздраженна, что родители доверяют ему больше чем мне, наверняка пустила бы слезу. Сколько любви и терпения было в них.
— Едет, — скрыть разочарование мне не удалось. Со стула раздался смешок, но я не стала открывать глаз, мое воображение и так нарисовало его веселое лицо. Мама тяжело вздохнула в трубку.
— Все-таки ты несправедлива.
— Можно я буду судить сама, все-таки он мой тюремщик.
— Он что, плохо с тобой обращается? — голос матери стал тревожным, не трудно было представить, что себе вообразила она. Я забилась в угол, и он истекающий слюной надо мной.
