— Проклятье, Ремедий, я боюсь тебя, — сказал Фихтеле, подавленный.
Ремедий оперся подбородком о ладонь, уставился на него.
Если бы Фихтеле, когда молол языком у солдатского костра, почаще взглядывал в сторону Гааза, он узнал бы этот взгляд — простодушный и испытующий. Как всякий крестьянин, Ремедий не доверял никому. И, как всякий крестьянин, все равно попадался на удочку.
Но в те дни Фихтеле мало обращал внимания на Ремедия. Ему интересно было в компании Шалька, который и заразил бывшего хайдельбергского студента тем, что Эгберт называл «пороховой горячкой».
— Помнишь ту женщину, Рехильду Миллер? — неожиданно спросил Бальтазар.
Ремедий кивнул.
— Красивая, — сказал он просто.
Бальтазар покусал губы.
— Она, эта женщина… Хильда… была моей любовницей, — сказал Бальтазар. — Ну, недолго, но все же…
— Мы знаем, — сказал Ремедий.
Бальтазар опешил.
— Почему тогда вы не арестовали меня?
— Не было смысла.
— Никогда не понимал нашего капеллана, — сказал Фихтеле и покачал головой.
Ремедий пожал плечами.
— А кто тебя просит понимать его?
— Я видел, как Рехильда изгоняет болезни, — сказал Бальтазар. — Вы за это убили ее?
— Дар целительства — дар власти над людьми, — сказал Ремедий Гааз, явно повторяя не свои слова. Сам бы никогда не додумался.
Бальтазар смотрел на своего бывшего товарища во все глаза. Задрав монашеские одежды повыше колена, Ремедий поставил аркебузу на пол, между ног, и принялся шуровать шомполом.
— А власть над людьми — это гордыня, — заключил Ремедий. — Смертный грех.
Бальтазар дернул углом рта.
— У меня поручение к Иеронимусу, — сказал он.
— А, — отозвался Ремедий. — Понятно.
Бальтазар помялся еще немного, потом спросил:
— Ты можешь его позвать?
Ремедий молча встал, сгинул в недрах большого дома. И Бальтазар остался один в пустой темной трапезной. Свечи, аркебуза, вино в бокале. Он покачал головой.
Он не видел Иеронимуса полтора года — с тех пор, как тот покинул Раменсбург, оставив после себя дурную память, страх и мертвую Рехильду Миллер. А не разговаривал с ним и того больше. Года четыре. Еще с тех времен, когда оба таскались со Сворой Пропащих под знаменами бесноватого Лотара.
Бальтазар Фихтеле так глубоко погрузился в свои мысли, что не заметил, как вошел Иеронимус. Вздрогнул, увидев перед собой того, о ком только что думал.
— Можно подумать, вы появились из-под земли, отец Иеронимус, — сказал Фихтеле. И опять прикусил язык.
Иеронимус хмыкнул.
— А ты все такой же еретик, Фихтеле, как я погляжу, — заметил он. — До сих пор дуализмом балуешься, а?
