Размолвка идеи и факта сродни самому феномену. Понимание Мира разошлось с Миром. Не в первый раз. В последний ли? В этом все дело.
1976 Из Гамлетовских тетрадей
...Заключите меня в скорлупу ореха, и я буду чувствовать себя
покорителем бесконечности. Если бы только не мои дурные сны!
Ах, этот Гамлет, запутавшийся в обете верности и в своем безродном
космополитизме - выпутаться ли ему, пока не примет всерьез дурные
сны? Те самые, которыми открылась объективная реальность: Мир
тюрьма. Объективная, реальная - лишь для него. Так бывает? Именно
так и бывает. В начале, которое и есть Начало. До поры до времени,
что и есть Время. Глаз бежит, не задерживаясь на титуле: Трагедия о
принце Датском. Но отчего - трагедия? Оттого, что герой обречен?
Потому, что втянул в свою гибель и любимых, и ненавистных, всех,
кто, лучше ли, хуже ли, прожил бы отмеренную ему эльсинорскую
жизнь? Многие годы прошли, как околдовала меня потаенность этого
Текста, побуждая искать отгадку (одну, другую, третью), невольно
примеряя ее ко всему, о чем думал, к судьбам будто совсем несхожим.
Слабого, бессильного Гамлета для меня никогда не существовало. Да и
кому в веке XX он мог бы привидеться таким? Значит - острый ум и
душа-недотрога, восторг и скепсис - с обнаженною шпагой в руках?
Если бы так, откуда непокидающее чувство бездонности, смещения
критериев, сомнение в возможности для человека - только будь он
гений - воплотить этот образ, не утратив постоянно меняющегося
смысла неизменных слов? Давно расстался с принцем, прозревшим
первой же своей репликой. Нет, он вовсе иной - мой Гамлет. Чтобы
пробиться к нему, снял шоры выученного преклонения. Предпочел
изначального Клавдия, короля-сангвиника, короля-миротворца,
устроителя нации. Увидел врага в Призраке - вымогателе кровавой
клятвы. И лишь тогда достучался - уже не к принцу и не к
виттенбергскому любомудру, чемпиону игры в двусмыслие, а к
человеку, у которого собственное - только имя: знак принадлежности
к человечеству, какого нет нигде. К притворяющемуся умалишенным, на
грани истинного помешательства, в преддверии безумия-откровения.
Внешнее действие - антагонист подспудного. Первое устремлено к
развязке, второе же длит и длит пролог. Трагедия противится
хронометражу. Часы? дни? годы? вечность?.. Протагонист раскрывается
бегством от несвоего действия, изменой несвоему слову. Да, именно
так, только так - изменою, бегством. И что же - удались они ему,
