Возникла неловкость. Гу Жуй покраснел и стал неуклюже оправдываться:
- Ну, насвистел маленько, а что такого? Я же не для себя - для государя нашего старался. Приятно, думаешь, когда твой сын такую парашу под нос навалит, да еще при всех! Вон император - как пеобанный сидит. Ну, думаю, срочно надо какую-нибудь ересь покруче запулить... Что тут особенного?
Император побагровел. Он с неудовольствием заметил Гу Жую:
- Да, Гу Жуй, тебя на хлеб не намажешь!
- Почему, ваше величество? - испугался Гу Жуй.
- А кто же бутерброд с таким говном будет есть! отвечал император и злорадно засмеялся.
Императрица тоже была недовольна. Она досадливо наморщилась и выговорила Гу Жую:
- Фу, Гу Жуй, какой ты неграциозный! Поучился бы манерам хоть у наших французских гостей!
- А что я? - продолжал неловко оправдываться Гу Жуй. Манеры как манеры. Вон граф - я видел, он сопли на сиденье мажет.
Граф Артуа побледнел:
- Извольте взять свои слова назад, сударь! Вы - низкий клеветник! - гневно закричал он, выскакивая из-за стола.
- Ничего не клеветник,- стоял на своем Гу Жуй. Переверни-ка стул, небось, сразу все убедятся. Ну, что, боишься проверки?
- Или вы принесете мне извинения, Гу Жуй,- торжественно заявил граф,- или мы будем драться на шпагах!
- Ну вот еще! Это из-за соплей драться? - обиженно спросил Гу Жуй.
- Стул! Граф, ты стул-то переверни сперва! - дружно закричали по залу.
К графу подошло несколько некитайцев:
- Граф, вы не разрешите осмотреть ваш стул?
- Пожалуйста,- холодно отвечал граф, торжествуя про себя - он-то знал, что ничем не рискует.
Его стул подняли и перевернули сиденьем вверх. Граф обомлел: вся обивка снизу была вымазана свежими соплями!!! Но ведь он же ее не касался!..
- Это не мои сопли! - завопил граф. - Кто посмел их намазать на мой стул?!.
Его взгляд встретился с робким взглядом Зузу.
- Я думала, по-французски так принято ухаживать... виновато пролепетала дама и покраснела - оказывается, она заметила любезность графа и решила ответить ему тем же.
Стул меж тем поставили на место, и граф рухнул на злосчастное сиденье. Он уже был не в силах что-то доказывать. Челюсть его отвисла, дыхание перехватило - граф был едва ли не при смерти. Подлец Пфлюген брезгливо скривил рот и, пользуясь моноклем как лорнетом, стал разглядывать графа, как если бы глядел в лупу на какое-нибудь гнусное насекомое. Краснорожий Тапкин в тон ему изображал гадливость, зажимая рукой рот, как будто сдерживая приступ рвоты. Но у графа даже не было духу возмутиться их жестами - он был полностью потерян.
