— Я понимаю ваше отношение к жизни и к людям, госпожа Ливингстон, — Харри усмехнулся. — Мизантропия — это верная спутница несчастной любви. Идите к Нежданову, до полночи уже недалеко.
Эстер посмотрела на быстро темнеющее небо. Со стороны вилл Перейры зажглись прожектора, лучи которых проносились по парку вокруг резиденции Нежданова. Выстрелы стали более редкими, но не думали прекращаться.
— Жаль, что я не увижу вас Бессмертным, Харри Бродяга. Я бы напомнила вам о вашем желании создать золотой век для всех лучших людей. На что вы бы мне ответили, что как раз его и создали — для себя и своих сторонников. Все только ради людей — и этих людей всегда можно перечислить по именам.
— Вы специально тянете время?
"Действительно, глупо, — Эстер встала и отряхнула песок с колен. — У тебя, видимо, совсем помутилось в голове, если ты начала рассуждать о судьбе мира. Когда у тебя самой на данный момент все так ужасно, что хочется завыть. Из тебя сделали какую-то игрушку, которая шагает куда нужно и нажимает на какие-то необходимые рычаги. У тебя жизнь сломана, это понятно. Но своими руками переломать все ему… когда я заранее ненавижу любого, взглянувшего на него без восторга…"
Она посмотрела в сторону дома, в который всего сутки назад вошла в сопровождении Лафти, бормочущего какую-то неприличную песенку, и местного носильщика, искренне пораженного тем, что у жильцов подобных апартаментов из всех вещей одна спортивная сумка.
Вэл стоял в дверях, неотрывно глядя на клубы дыма, постепенно растворяющиеся в сумерках, но начинающие приносить характерный горько-сладкий запах. Заметив взгляд Эстер, он подчеркнуто отвернулся.
Ярослав Нежданов, как оказалось, совершенно не умел держать себя в руках. Вот уже три раза, пытаясь налить себе воды из стоящего на столе кувшина, он смахивал стаканы на пол и проливал воду. А помощников в кабинете, ввиду чрезвычайной секретности происходящего, не наблюдалось.
На четвертый раз Эстер вдруг пожалела его и сама налила воду. Тогда он так вцепился зубами в край стакана, что не смог их разжать, и вода полилась на шею…
Разворачивающиеся перед ней сцены можно было с легкостью разделить на несколько стадий. Первой была страшная истерика, выплеснутая в лицо единственному свидетелю и участнику — Сальваторе Перейра, который насупившись смотрел на все с трехмерного экрана, по-прежнему забравшись с ногами в кресло и вцепившись в подлокотники.
"Теперь я все понимаю! — орал Нежданов, проносясь по кабинету из конца в конец. — Ты специально выманил меня сюда! Чтобы от меня избавиться! Чтобы подставить меня под удар этих Непокорных! Это заговор! Ты хочешь уничтожить одного из Великих Бессмертных! Никто этого так не оставит! А все остальное ты придумал, чтобы меня задержать! Чтобы уничтожить моих соратников!"
