— Перестань хныкать,— пренебрежительно сказал Шахназаров.— У нас так положено: натворил беды — отвечай... Вот что, Юрка, поступил ты нечестно, нехорошо. Сегодня собаки на посту всю ночь будут волноваться... Какая там служба, если перед глазами твои... вкусные котлеты? Ну вот, значит, объявляю тебе сутки домашнего ареста. Сюда, на позицию,— чтобы ни ногой. До завтрашнего вечера ты мне не друг. Извини, но я... не могу тебя видеть. Забирай свои вкусные котлеты и шагай отсюда!
Шахназаров ушёл, ни разу не оглянувшись.
Юрка ещё долго стоял, опустив виновато голову, потом все котлеты — и те, что были в мешочке, и те, которые отказалась съесть Венера,— швырнул под куст, поплёлся к проходной.
И в это утро его разбудила песня. Доносилась она откуда-то издалека, была непонятной, тягучей и вскоре замерла где-то за лесом.
В листве берёзы под окном, в лапках елей шелестел дождь. За окном было пасмурно. Низко, цепляясь за верхушки сосен и елей, тянулись лохматые серые тучи.
Юрка, прижавшись грудью к подоконнику, уныло наблюдал, как ползут они, эти тучи, куда-то далеко-далеко; ему было зябко в майке, он поёжился, подумав, что, наверное, и тучам зябко, и, может оттого, что им зябко, они вот так и расползаются, и клубятся, чтобы как-то согреться.
Зябко, наверное, было и часовому у проходной. Глубоко надвинув на голову мокрую пилотку, он всё ходил вдоль опущенного полосатого шлагбаума, и полы намокшего брезентового плаща при каждом шаге хлопали его по ногам, как железные. Над оградой виднелась шиферная крыша казармы — в солнечные дни белая, а сейчас грязновато-серая от дождя,— в приоткрытом чердачном окне с козырьком жались друг к другу два голубя, третий ходил по карнизу, время от времени расправляя крылья. Может, им тоже холодно?
Глядел Юрка на домик караульного помещения у проходной, на казарму, и было ему тоскливо. Где-то там Шахназаров и «дядя Стёпа», а вот он, Юрка, арестованный Шахом на сутки, не имеет права даже видеть их. Сейчас ему, как никогда, хотелось хотя бы на минуту забежать в каптёрку, узнать, шьёт ли «дядя Стёпа» мундир. Может, теперь после всего, что случилось, никто об этом и не подумает? Сказал же ведь Шахназаров, что он, Юрка, ещё не годится в солдаты.
Дверь приоткрылась. Розовощёкая, с неизменным бантиком в волосах, Оля впустила в Юркину комнату Дункана. Тот затрусил под кровать, Оля вознамерилась полезть за ним.
— Закрой дверь!— прикрикнул на неё Юрка.
