Негромкий треск сучьев обрывает приступ отчаяния. Он вскакивает, простирает незрячие руки — и снова жаркий, стремительный натиск, и снова он держит в объятиях ту, о которой мечтал столь исступленно. Рыдания сдавливают горло, все его существо бурно содрогается, он так властно прижимает к себе стройное, гибкое тело, что с чужих и немых губ срывается стон. Услыхав этот стон, он в первый раз сознает себя господином, а не игрушкой ее прихоти, как было вчера, позавчера; его охватывает желание помучить ее за ту муку, которую он терпел сотни часов, наказать ее за упрямство, за презрительные слова, сказанные сегодня при всех, за ее лицемерие. Ненависть в нем так тесно переплетается с любовью, что их объятия скорей похожи на жестокую схватку, чем на ласку. Он больно стискивает узкие запястья, и все тело ее безвольно клонится, он привлекает ее к себе могучим рывком, она не может даже шелохнуться и только глухо стонет, но по-прежнему ни единого слова. Когда он зажимает ей рот поцелуем, чтобы заглушить даже этот подавленный стон, он чувствует теплую влагу — она в кровь искусала себе губы. Так он безжалостно мучит ее, но злобная сила в нем внезапно иссякает, сменившись горячей волной страсти, и вот уже стонут оба, лицом к лицу, грудь к груди. Языки пламени лижут ночь, звезды пляшут перед глазами, мысли мешаются, кружат быстрей и быстрей, и все это носит одно лишь имя: Марго. Глухо, из сокровенных глубин души, из огненной лавины чувств рождается наконец это слово, этот короткий крик, вместивший муку трех долгих дней, в нем все: восторг и отчаяние, тоска, ненависть, гнев и любовь. Марго, Марго — в этих, этих слогах заключена для него вся музыка мира.
Словно удар тока пронизывает ее тело. Внезапно остывает жар объятия, отчаянный, резкий рывок, судорожное рыдание и снова бурное неистовство движений, но лишь для того, чтобы вырваться, словно само его прикосновение ей ненавистно. Он изумлен, он хочет удержать ее, но она борется с ним, и он чувствует, как дрожат на ее щеках слезы гнева, как ее гибкое тело змеей извивается в его руках. Последний отчаянный толчок — и она умчалась, лишь белое сияние ее платья мелькнуло меж стволами и тут же утонуло во мраке.
Снова он стоит один, испуганный и смятенный, как в первый раз, когда жар и страсть внезапно выскользнули из его рук. Влажно мерцают звезды перед глазами, кровь толчками приливает к голове. Что это было? Он ощупью пробирается сквозь расступающийся строй деревьев в глубь сада, туда, где плещет маленький фонтан, он подставляет руку под ласковую струю, и вода, белая, серебристая вода, что-то тихо бормочет и волшебно светится под лучами медленно выплывающей из-за облаков луны. И теперь, когда взгляд его обретает ясность, ему чудится, будто теплый ветерок навеял на него с деревьев огромную неизбывную грусть. В груди закипают горячие слезы, и гораздо сильней, чем в краткие миги страстных объятий, чувствует он, как велика его любовь. Все, что было доселе, — угар, трепет, ярость обладания, гнев, рожденный не выданной тайной, — все отлетело прочь; сладкой грустью напоила его любовь, любовь, почти не знающая желаний, но всесильная и всевластная.
