Тонкий голосок безымянного цветка | страница 49
— Насчет чего?
— Ну, всех этих ваших иллюзий.
— Нет, не хочу. — Я ничего не хотел. Я хотел лежать вот так в полудреме, спрятавшись от всех проблем, и слушать медленное и сильное биение Нининого сердца. — Какой у тебя пульс?.
— В спокойном состоянии пятьдесят — пятьдесят два, — сказала Нина с гордостью. — У спортсменов бывает пониженный пульс. Геннадий Степанович, милый, я прошу вас…
— Что?
— Чтобы вы поговорили с этим человеком. Прекрасный парень. Он мне, наверное, раз пять делал предложения.
— Чего ж вы за него не пошли? Если он такой чудный парень?
— Я не могу. Когда мама умирала, я дала ей слово, что буду думать о личной жизни, только когда стану на ноги.
— Ну, мне кажется, личная жизнь у вас не такая уж скудная…
— Это не то, — твердо сказала Нина. — Личная жизнь — это когда выходишь замуж. Это когда семья. А это, — она непроизвольно посмотрела на меня, — так…
— Значит, я так?
— Не знаю, если к тому времени, когда я защищусь, наши чувства не изменятся, тогда…
— А если я вам сейчас сделаю предложение?
— Я откажу вам.
— А я больной. Больного нельзя огорчать.
— Вот чтобы вы не болели и избавились от своих странных заблуждений, я и прошу, чтобы вы сходили к Мише.
— Мише?
— Ну, этому физиологу, о котором я вам рассказывала. Я вас очень прошу, Геннадий Степанович.
Меня не интересовал физиолог растений Миша, меня не интересовали остальные ее поклонники: Ведь они «так». Мне хотелось слушать размеренное биение Нининого спортивного сердца и ждать, пока она защитит диссертацию.
— Хорошо, Ниночка, я съезжу к вашему Мишеньке.
— Он вовсе не Мишенька, — обиделась Нина, — он вольник в тяжелом весе. Первый разряд.
— Вольник?
— Ну, борец вольного стиля.
Я снова задремал, и огромный вольник, колючий, как кактус, отрывал меня от какого-то растения, к которому я судорожно прижимался.
11
— Вы кофе пьете? — спросил вольник Миша. — Тут у нас француз один был в лаборатории, оставил в подарок. Мокона. Гранулированный.
— С удовольствием, — сказал я.
Я никогда не видел таких жгучих курчавых брюнетов. Волосы у Миши были иссиня-черными, борода, такая же юная и курчавая, как шевелюра, еще чернее. А завитки над майкой, что видна была под не очень белым халатом, казались угольными и приклеенными к обширной его борцовской груди. И легчайший акцент шел к этому южному волосяному изобилию.
— Северный Кавказ? — спросил я Мишу и почувствовал себя профессором Хиггинсом из Пигмалиона.
— Что?
— Откуда вы родом?
— Махачкала.
— Так я примерно и думал.