Простите, товарищ аспирант, сосредоточьтесь на процессе горения. Мне сорок лет, я не мальчик и я не буду страдать только оттого, что вздорная глупая девица со скуки одарила меня своей спортивной любовью.
Но странное дело, чем больше я себя распалял, тем четче ощущал на щеках легкие дразнящие прикосновения чуть шершавых теплых губ.
Я сопротивлялся сутки. Я узнал ее телефон (Нина Ивановна Голубева, да, да, на Семеновской площади) и позвонил ей.
— Кто, кто? — лениво спросила она. — Кто говорит? От ненависти к себе у меня колотилось сердце, стучало в висках.
— Это Геннадий Степанович, сценарист. Помните? Мы с вами познакомились у Бухвостова.
— А-а… — неопределенно протянула Нина. — Я вас сразу не узнала. Но вы молодец.
— Почему?
— Целые сутки не звонили. Сопротивлялись? Обычно звонят раньше.
— Знаете, кто вы, Ниночка?
— Знаю.
— Кто?
— Дрянь.
— Ну может, и не столь сильная формулировка, но…
— Геннадий Степанович, все это не имеет ни малейшего значения…
— Почему?
— Потому что я люблю вас.
— Что-о? — заорал я в трубку. Если бы она закукарекала или призналась бы, что она на самом деле царевна-лягушка, я был бы куда менее изумлен. Да что изумлен! Потрясен!
— Почему вы так недоверчивы? Вы очень милый, неуверенный в себе человек. Я чувствую себя с вами как пожившая дама средних лет, соблазнившая юношу.
Я молчал. Кровь прилила к моему лицу, в глазах потемнело. Я испытывал пугающую легкость и пустоту в груди. Сейчас у меня будет инфаркт. Его сердце не выдержало, он был посредственный сценарист, вздохнет Сурен Аршакович, но нам так хорошо работалось. Может быть, и она придет на похороны. С копьем в руке. Или с двигателем внутреннего сгорания.
— Почему вы молчите? — спросила Нина.
— Я… я не могу… это…
— Боже, а я думала, что сценаристы умеют говорить красиво и увлекательно. Как-то за мной ухаживал один метатель молота. Бедняга мог только крякать.
Я заскрежетал зубами. Как я ненавидел этого человека-гору, этот набор гипертрофированных мышц! Как он смел любить мое фиолетоглазое божество!
— Нина, вы должны понять меня. Мне хочется лаять и прыгать. И лизать вам руку.
— Я понимаю, — охотно поняла Нина. — Но, честно говоря, я не очень люблю собак.
Я пригласил ее в Дом кино. После фильма мы поужинаем. Она согласилась.
Я бросился гладить брюки. Я брился и смотрел на свое отображение с невольным почтением. Человек, с которым знается моя богиня, не может быть совсем уж никчемным.
Я стоял у входа в Дом кино и боялся даже думать, как смогу жить, если она не придет. Но она пришла. Я увидел ее, наверное, за квартал. Она была выше всех на голову и медленно шла со стороны Большой Грузинской.
