Доктора вызвали для того, что смягченно именовалось «допросом». Сперва он с горячностью отрицал все обвинения в свой адрес, что доставляло огромную радость допрашивающему: чем дольше подозреваемый держался, тем было интереснее. Его подвергли тому же обращению, что и Робино, но доктор все же продолжал держаться. Наконец жандармы решили устроить ему очную ставку с избитой, почти неузнаваемой оболочкой Робино и судить о виновности Сюстендаля по его реакциям.
Обе жертвы были сведены лицом к лицу. Доктор сперва оставался бесстрастным: ежившийся от страха субъект с распухшим, как полная луна, лицом, с беззубыми деснами, с отвисшей челюстью, с бессильно болтавшимися руками и покрытым струпьями телом нисколько не походил на человека, которого он знал как Робино. Тот был гордым молодым парнем на пороге жизни, стройным, плечистым, не гнувшим колени ни перед кем. К сожалению, злополучный Робино узнал доктора. Упал, всхлипывая, ему в ноги и попросил прощения слабым, как у ребенка, голосом. И тут доктор «сломался». Вытерпеть пытки он мог, но осознание, что эта развалина — не кто иной, как непокорный несколько недель назад Робино, оказалось невыносимым. Он признался во всем и был поэтому приговорен к смерти.
На другой день Робино подтвердил свое право называться человеком, сумев повеситься в камере.
Нашу боевую группу во главе с обер-лейтенантом Лёве разместили на постой в большом доме у въезда в деревню. Дом принадлежал старой супружеской паре, едва способной понять, что идет война, и почти наверняка не представлявшей, какая. За все время оккупации у них лишь раз находился на постое немецкий офицер — старой школы, до сих пор веривший, что служит своему кайзеру. Перед отъездом он устроил превосходный званый обед для всех видных людей деревни, военных и штатских, где самым видным персонажем был аристократичный фон Хольцендорф, презрительно называвший Гитлера «этот маленький богемский ефрейтор».
Поэтому в представлении мсье и мадам Шомон немецкие офицеры представляли собой породу сверхчеловеков, обладавших блестящей утонченностью, изысканными манерами, экстравагантными вкусами и великолепными связями. Стоило видеть их замешательство при встрече с обер-лейтенантом Лёве. Возможно ли, что это грубого вида существо в грязном мундире и пыльных сапогах — настоящий прусский офицер? По выражению их лиц я понял, что они питали на этот счет сильные сомнения.
Лёве отрывисто козырнул и сказал Шомонам, что их дом реквизирован.
