— Я буду военным. Я буду военным.
Я поблагодарил любезных хозяев, записал адрес и отправился на Сенную. По дороге меня не раз останавливали, не раз благодарили и почти всегда испытующе спрашивали:
— Надолго ли вы пришли?
Что я мог ответить им? Я говорил, что думаю, что Ростов мы не только взяли, но и удержим. По слухам, уже Новочеркасск занят нами. Против Ростова был двинут целый Добровольческий корпус отборных войск.
— А вдруг “товарищи” вернутся?
Но я так верил в нашу победу, в наше наступление, я так хотел дальнейшего нашего следования на север, что моя вера заражала других. И еще приветливее, еще восторженнее провожали они меня глазами.
Хозяйка Г. жила в большой еврейской семье. Было много мужчин, много женщин. В столовой, куда меня привели, стоял большой столовый стол.
— Садитесь, садитесь, — любезно приглашал меня хозяин. — Закусите, чем Бог послал, а потом мы вас проводим прямо к Г.
Выпили по рюмке коньяку.
— За ваше здоровье.
Я рассказал им, что делается по ту сторону роковой черты. Что Верховным правителем Юга России является генерал Деникин, что осуществлена федерация казачьих областей, что Мельников является председателем совета министров, а Тимошенко — председателем Верховного круга; что, наконец, генерал Шкуро жив и командует Кубанской армией. Почти все было им ново. Они слушали внимательно. Наконец, один из присутствующих спрашивает:
— А как обстоит теперь национальный вопрос?
И какая-то женщина сразу расшифровала его:
— Будут ли погромы?
Я ответил им, что могу ручаться, что Деникин и высшее командование настроены резко против погромов и, вероятно, каково бы ни было настроение отдельных лиц, погромов не допустят. Я говорил — и в моем голосе, прежде уверенном и сильном, не было уже прежней уверенности и силы. Я думал о многом виденном и слышанном, и мне становилось стыдно.
Я встретил Г., под руку с его невестой, недалеко от его квартиры. Еще минута — и мы бы разошлись. Его невеста — моя бывшая ученица по гимназии — узнала меня первой. Тот прямо остолбенел; наконец, обнял меня и поцеловал.
— Я бы вас никогда не узнал, — сказал он. — Вы так поправились и помолодели. Наконец, у вас такой боевой вид.
И когда мы проходили в его квартиру мимо большого трюмо, я с интересом посмотрел на себя. Большого зеркала не видел я уже два месяца. И сейчас, когда я посмотрел на него, я увидел запыленного и грязного боевого солдата, обвешанного сумкой, винтовкой и патронташем. И сквозь пыль и грязь моего лица светились глаза, в которых играл какой-то юношеский блеск.
