— Во глубине сибирских руд хлопнула калитка, — говорит корреспондент. Вторую неделю он не может выбраться из Чары на Удокан. Речка Чара вышла от дождей из берегов, дороги на перевалах размыты, машины не ходят. Две тысячи человек Удоканской геолого-разведочной экспедиции отрезаны от мира, а корреспондент от них. Единственный вертолёт сломал лопасть и всё сидит где-то в тайге. Часы медлительны, как старая лошадь. Идти некуда, делать нечего.
На севере вдруг раздвигаются тучи, сквозь них высовываются снежные пики Каларского хребта, пики с любопытством оглядываются, тянут жилистые шеи к свету. Им тоже надоело сидеть во влажном полумраке непогоды.
Две девчонки в ярко-красных платьях бегут по чёрной грязи через улицу. Останавливаются возле корреспондента, суют пальцы в рот и глазеют. Обе в высоких сапогах, обе безнадёжно молчат.
— Храните гордое терпенье и дум высокое стремленье? — спрашивает девчонок корреспондент.
— Не, — говорит та, что побойчее. — Сейчас к вам папка придёт.
Папка неторопливо шлёпает по грязи, подходит, кивает. Он бородат, в солдатском бушлате, ушанке. Долго роется за пазухой, вытаскивает бумажку.
— Я, однако, дорогу ремонтирую. За переправой. Лежню стелем. Вот вам для матерьялу, — он отдаёт бумажку, поворачивается и уходит. Девчонки идут за ним. Корреспондент читает: «Трактор сто лошадиных сил пьяный не знаю фамилию проехал по лежнёвке нового моста и поломал чужой труд сберегать надо ксему Борун».
Старая кобыла всё спит, но одно ухо у неё чуть заметно начинает подрагивать.
Вдали показывается маленький табун маленьких лошадей. Табун шествует без погонщиков, самостийно. Позади бредут жеребята, они совсем уже малюсенькие, совершенно игрушечные.
Старая кобыла открывает глаза, звонко, призывно ржёт, нервно перебирает ногами и вдруг с шумом начинает мочиться.
От табуна отделяется жеребец, скачет к почте и долго обнюхивает кобылу.
Хлопает дверь почты. Хромой парнишка вытаскивает коробки с кинолентами, сваливает их в телегу. Освободив руки, берёт кнут и лупит жеребца по морде. Жеребец обижается и галопом уносится к табуну. Корреспондент читает наклейки на коробках: «Человек меняет кожу», «Заре навстречу», «Римские каникулы»…
Хромой лезет на телегу. Кобыла без понуканий пускается в чёрное грязевое море улицы. Телега ныряет и выныривает в лужах, как вельбот на волне. Наконец скрывается из глаз.
И ничто больше не тревожит пустоту мокрого села.
Пики Каларских гор опять затянуты пеленой туч.
