Да, сегодня воскресенье, надо успеть завтра в работу, в отъезд.
Такси лениво двигались, не замечая его поднятой руки. А сослуживица с отцом долго не появлялись в двери подъезда, копаясь в квартире.
— За город? Не поеду! отрезал таксист. Кому отдых, а кому работа. У меня план на сегодня есть. Вон остановка у «Диеты», идите туда. Ну и что? Старый, говорите? Ничего, дойдёт… Такси исчезло, оставив резкий звук тормозов и горечь обычного равнодушия.
Его охватила оторопь и злость: равнодушие было чуждо, даже враждебно его натуре. Он знал: равнодушие есть коррозия человеческой души, выхолащивающая романтику, сопереживание, участие в деле, быте и даже, как сегодня, в передышке перед напряжёнными буднями. Он попытался снять с себя раздражение, чтобы отец сумел незрячими глазами увидеть безмятежность его улыбки, почувствовать солнце и неторопливую, не снующую по магазинам улицу, а улицу, по которой тихо прошелестят его шаги человека, некогда гордо нёсшего по её теперь залитой асфальтом брусчатке первые комсомольские знамёна.
Дверь подъезда молчала. Он прошёлся под липами и, остановившись, засунул руки в карманы пиджака, коря себя за мальчишество. А в чём оно, собственно, заключалось? В том, что сегодня воскресенье, голова отдыхает от сутолоки и строгого, как электроника, ритма работы, что лезут в голову мысли, порождённые минутной причастностью к чьему-то настоящему счастью. К сожалению, он узнал его, это счастье, когда оно под напором стихии смерти дало трещины с непоправимой формулировкой «навсегда от нас ушёл товарищ».
Коллега по работе умер, оставив завещание: «…Моя жена… прожили в мире и согласии двадцать девять лет… Моей жене поручаю довести воспитание и образование сына, завещаю и поручаю, уверен, знаю, что она это сделает так, как мог сделать я для пользы Отечества».
«Моя жена, моей жене жена, жена…» Целостность двоих, представляющих семью. А у него всё было нескладно. Послевоенное студенчество. Радость открытости сердец после перенесённого народом бедствия, участие в созидании мира, радость своего становления и первая связь с тоненькой, ранимой девушкой, которой непременно хотелось быть вровень и выше, поспорить талантом, работоспособностью.
Первая жена первый развод. Для неё растерянность, перешедшая в болезненность, для него мальчишество с обидой и унижением, а потом что было, что не было.
Вторая манящая, из хорошей семьи, в которой всё было хорошо, даже слишком. Смущало одно: выполнение ежедневного «долга». Он должен был клясться в верности и ей и работе, чинно держать себя в её доме и не забываться, что из мужа просто он уже становился отцом семьи. Ушёл ли он сам, или однажды ему не открыли, дав понять: неугоден теперь он не помнил. В памяти остался вкус её губ и странное выражение глаз, объяснения которому он до сих пор не находил.
