— А вот я тебя люблю. Очень-очень-очень… — Эммочка в два рывка пересела ему на живот и распласталась у него на груди, раскинув тонкие золотисто-белые руки, пытаясь обнять, — и случайно, а возможно инстинктивно, приняла наиболее действенную сакральную позу человека, стремящегося поскорее передать другому свою жизненную энергию, прижав того к груди (как мать прижимает к себе заболевшее дитя, как солдат — раненого товарища), — и Штернбергу стоило большого труда не зачерпнуть из такого маленького, но на редкость чистого источника больше, чем дозволялось взять, — ведь его громоздкая мощь способна в два счёта осушить этот драгоценный горный родник. Он безотчётно осклабился в хищническом экстазе, но тут же одёрнул себя: аккуратнее, хватит — и приподнял за плечи вяло упиравшуюся девочку — той нравилось ощущать, что такое большое, жёсткое на ощупь тело тоже живёт и дышит, и внутри него тоже бьётся сердце.
— Слезай-ка, мне уже жарко.
Эммочка заулыбалась, её осенила новая идея:
— А давай, когда я вырасту, ты на мне женишься. Мы будем жить в твоём замке — у каждого волшебника, я знаю, есть замок. И ты будешь учить меня музыке и французскому, а на ночь рассказывать истории про привидения.
— Не выйдет, солнце моё. Я твой дядя. Это всё равно что старший брат. Родственники не женятся.
— Почему?
— Потому что нельзя.
— А почему нельзя?
— Дело в том, что есть на свете такие вещи, которые вообще никогда нельзя делать. Их не так уж много, этих вещей, но про них следует помнить. Сам Бог раз и навсегда запретил их делать. А с Ним, как ты Понимаешь, спорить не годится, крайне плохо это может закончиться.
— Ну и что, — капризно возразила Эммочка. — Вот, например, Бог запретил людям убивать друг друга. А они всё равно убивают и убивают. Я это знаю, потому что мама с бабушкой постоянно об этом говорят. И Бог таких людей не наказывает. Так что Он даже не заметит, если мы с тобой поженимся.
— Софист ты мой. Тебя не переспоришь.
— Ну так что — давай? Представляешь, как мама разозлится! — азартно воскликнула Эммочка.
— Представляю, — вздохнул Штернберг. — В галерее моих мнимых пороков, и впрямь, только растления с кровосмешением и не хватает. Когда же коллекция станет полной, из меня сделают чучело Гая Фокса. Набьют соломой, предварительно выпотрошив, зальют в глотку бензин и торжественно сожгут в окружении портретов достопочтенных предков…
— Кого-кого сделают?
— Не обращай внимания, солнце моё. Я тоже иногда болтаю глупости.
