* * *
Желтоватый, словно кость, кафель был сплошь покрыт мелкими трещинами, под потолком пульсировала тусклым светом матовая, с лёгким оттенком сепии, лампа. Штернберг сунул руки под ледяную струю, завернул тугой кран. Вода, укромно журча, сгинула в бездне сливного отверстия раковины, и наступила совершеннейшая тишина, изредка прерываемая сипением испорченного бачка в дальнем углу Широкое, во всю стену, бездонное тёмное зеркало бесстрастно демонстрировало Штернбергу его отражение. Мундир — само совершенство, как всегда. Чёрное и белое, серебро крестов, тевтонская благородная строгость. Несравненно благороднее и строже смехотворной, гадостной физиономии. Штернберг дико огляделся вокруг. Он был омерзительно трезв. Он просто погибал от отвращения к себе.
В тесном коридоре его поймал Валленштайн и молча повлёк куда-то по бесконечным переходам, подъёмам и спускам, и в конце концов — вверх по крутой скрипучей лестнице. Штернберг покорно шёл, поддерживая под руку то и дело оступавшегося приятеля. Ему было всё равно, куда идти, решительно всё равно.
Там, куда они пришли, было на удивление чисто, тихо и благопристойно. Обстановка напоминала провинциальную гостиницу: запах старого дерева, ковровая дорожка, заглушающая шаги, тусклые узорчатые светильники на стенах. Валленштайн остановился напротив одной из дверей, пригладил волосы, поправил галстук и постучался. Едва дверь открылась, щёлкнул каблуками, отвесил изысканный хмельной поклон и галантно изрёк:
— Мирель, ты, как всегда, ослепительнее звёзд на небе.
— Фу, да ты пьян, — брезгливо ответили из комнаты. — И с компанией. Я тебя предупреждала — никаких собутыльников.
— Мирель, ангел, смилуйся. — Валленштайн придержал чуть не захлопнувшуюся у него перед носом дверь. — Это не компания. Это Альрих, помнишь, я тебе про него рассказывал? Великий маг, знаменитый учёный, мой начальник и друг. В тыщу раз благороднее меня, достойнейший в мире человек, а губит себя добровольной аскезой. Только в твоей власти разубедить его, я знаю.
Штернберг отчётливо ощутил, как за дверью раздражение сменилось острым любопытством. Он знал, существует категория жриц любви, которые сами выбирают себе клиентов. Эта, похоже, была как раз из таких.
— Перед твоей неземной красотой не устоит никто, — продолжал расточать благоглупости Валленштайн. — Только ты достойна быть первой женщиной одного из величайших людей рейха. Мирель, нация тебя не забудет…
— А твой друг-то что, язык проглотил? — поинтересовались из-за двери. — Или уже настолько пьян, что мама-папа выговорить не может?
