— Монах живет не в этом мире, — ответил он. — Вы, обитающие в миру, ничего не видите, потому что вас чересчур многое отвлекает, но нам слишком хорошо известно, что жизнь всего лишь мгновение и нас ждет переход к бесконечному свету. Я понимаю, — продолжал он, оборачиваясь к стене, возле которой высилась гора черепов, — все это кажется гротескным, мрачным, но только для того, кто отказывается принимать истину. Видите ли, даже плод, лишаясь своей нежной мякоти, превращается в косточку, в сухое и твердое зернышко, но мы знаем, что из него появляется новая жизнь.
— Мы знаем, что внутри косточки есть семя, — возразил Филипп, — но здесь… — Он взял в руки череп, один из кучи, и повернул его так, чтобы просматривалась пустота внутри. — Здесь я ничего не вижу… только следы от вен и нервов, которые когда-то пульсировали под этим ссохшимся сводом, перенося мысли и эмоции, знания и надежды человеческого существа… Истина состоит в том, что мы окутаны тайной, и нам даже не указали способа проникнуть в нее, не считая нашего разума, постоянно пребывающего в ужасе от сознания неотвратимого бега времени.
Скажите мне, мой дорогой друг, как можно различить божественный рисунок в этом монотонном чередовании рождений и кончин, в копошении горячих тел, обреченных ради нескольких мгновений удовольствия продолжать в потомках проклятие боли, болезней, старости, свирепых войн, голода и эпидемий… А вы, монахи, отказывающиеся от соития с женщиной, не показываете ли вы нам, по сути, что совершенство жизни состоит в отказе от ее продления, в восстании против механизма, толкающего нас на собственное воспроизведение, прежде чем умереть? Мир, то, что вы называете мирской жизнью, падре, — это прежде всего пустыня, по которой скачут четыре всадника Апокалипсиса… Мир — это прежде всего страдания, и мы, живущие в нем, берем на себя полную ответственность за него.
— Мы тоже, — сказал монах, — хотя вам это может показаться странным. Если бы вы могли разделить с нами наш опыт, вы бы тоже так считали. Мы ставим все наше существование на единственный номер в рулетке жизни, мы приняли слово Сына Человеческого, который плакал, дрожал и кричал, истекая потом, при мысли о необходимости потерять ее. — Он опустил свою лысую голову, и борода коснулась потертой сутаны. — Но вы ведь не для этого сюда пришли, и тем более не для осмотра достопримечательностей нашего монастыря. У меня такое впечатление, словно я раньше уже видел вас, но очень давно.
