Неумолимый недуг спас меня от греха. По крайней мере, я надеюсь на это в те последние дни, что мне осталось прожить на земле. Я смиренно принимаю болезнь, подтачивающую мой организм, как справедливое наказание Всевышнего в надежде, что она послужит к отпущению моих грехов и к искуплению хотя бы части той кары, какой я заслуживаю. Единственный, не считая меня, человек, знающий секрет прочтения этого текста, много лет назад исчез в пустыне и больше уже не вернется.
Я же унесу с собой в могилу ту тайну, которую с такой гордыней желал познать. Умоляю Ваше Святейшество об отпущении моих грехов и о заступничестве перед Всевышним, ибо я вскоре перед Ним предстану.
Падре Хоган проснулся среди ночи от тихого, но настойчивого стука в дверь. Он встал, зажег свет и натянул халат, висевший на стуле. Потом открыл дверь и увидел падре Бонн в черном пальто и широкополой шляпе.
— Мне кажется, я знаю, где спрятан перевод «Таблиц Амона». Скорее одевайтесь.
Филипп Гаррет остановился в гостинице «Аузония», недалеко от францисканского монастыря, и на следующее утро отправился туда с просьбой осмотреть обитель, представившись ученым, занимающимся историей искусств. Его принял пожилой и очень болтливый монах, которому явно не слишком часто выпадала возможность принимать гостей. Он показал посетителю свои работы по истории монастыря, построенного на фундаменте другого, бенедиктинского, в свою очередь, возведенного на развалинах древнеримской виллы. Удивительные переплетения культурных пластов и исторических событий, которые можно обнаружить только в Италии, не переставляли изумлять Филиппа; он постарался доставить удовольствие монаху, похвалив его труды за тщательность и глубину.
Потом началась импровизированная экскурсия. Они увидели церковь с фресками, картины Понтормо и Бачиччи в боковых часовнях, заглянули в древний антиквариум с надгробными досками первых христиан и остатками мозаичного пола и, наконец, в крипту.[3] Она располагалась в пяти-шести метрах под землей — там покоился прах монахов, живших и умерших в этих стенах на протяжении последних четырех веков — это было волнующее зрелище, — и пока его спутник длинно рассказывал об истории монастыря и его обитателей, Филипп рассматривал груды черепов и костей, пожелтевших от времени, пустые глазницы, гротескные улыбки.
— Это должно напоминать нам, что все мы смертны, падре? — спросил он вдруг.
Болтовня монаха оборвалась на полуслове, будто этот вопрос необратимо нарушил ход ученой беседы, до того звучавшей под древними сводами.
