— Пошел ты к чертовой матери! — огрызается Тит, постепенно накаляясь.
Так проходит час. После “оптических приборов” — лекции капитана Колтунова109 — из казармы приходят еще несколько юнкеров.
— Ну как, Колтунище никого не засыпал? — спрашивают у них.
— Какое там! Даже не посмотрел, сколько народу в аудитории. Все в окно поглядывал и вздыхал, видно, сам бы не прочь в разъезд, да чины не пускают.
Пополнение быстро распределяется по группам. На лужайке теперь человек пятнадцать, большинство без рубах, а некоторые и вовсе голые. Опасности никто не ожидает — начальство сюда не заглядывает, поэтому дозорного не выставили и никаких мер предосторожности не приняли. Общее внимание сосредоточено на зубаре — там над очередным колышком трудится теперь Липкин, вздернутый нос которого для подкапывания мало пригоден, и публика рвет животы от хохота, глядя, как он им пашет землю вокруг кола.
— Драпай, братва, Колтунов! — раздается вдруг сдавленный крик Кашкадамова.
Большинство не трогается с места, полагая, что это шутка. Некоторые вскакивают и озираются, и только самые стреляные воробьи не теряя мгновения бросаются в кусты. Через две-три секунды замешкавшиеся понимают, что бежать уже поздно: Колтунова заметили только тогда, когда он входил на поляну. Теперь, опустив голову и ни на кого не глядя, он медленным шагом брел мимо толпы растерявшихся юнкеров.
— Встать! Смирно! — скомандовал Феоктистов, окончательно обалдевший от неожиданности.
— Ты бы еще с рапортом подошел! — шепнул ему Пахиопуло.
На Колтунова команда не произвела никакого впечатления. Пройдя через лужайку с таким видом, словно пересекал самую безлюдную часть Сахары, он все так же медленно пошел дальше, по берегу речки.
Ничего не понимая, мы с недоумением переглядывались. Капитан Колтунов был помощником инспектора классов, следовательно, наш проступок — бегство с лекций — касался его в большей степени, чем кого-либо иного из начальства.
— Черт возьми, что же теперь делать? Докладывать курсовым офицерам, что мы поймались, или нет?
— Конечно, не докладывать! — горячо говорит Кашкадамов. — Человек определенно дал понять, что он ничего не хотел ни видеть, ни слышать!
— Ясное дело, — раздаются голоса. — Иначе он бы раскричался и всех переписал. Если доложим, не только сами себя высечем, но еще и его подведем, ведь он тоже не имел права оставить такое дело без внимания.
— Да может быть, и не оставит. Запомнил несколько физиономий и, возвратившись со своей прогулки, еще пропишет нам кузькину мать.
