«Ну, как теперь? – спрашивает она. – Я сейчас хорошенькая?» – Она неистово мурлыкает, но я вижу, что она прилагает неимоверные усилия, чтобы не мурлыкать, когда говорит, так как знает, что это меня раздражает.
«Да, ты хорошенькая, – отвечаю я. – Так почему же ты ждала, чтобы я пришел домой?»
«Потому что думаю, что у меня тити-пити».
«Что такое тити-пити?»
«О, Джереми, ты тако-о-ой недогадливый!»
«Хорошо, я недогадливый. Итак, что такое тити-пити?»
«Тити-пити – это течка. Почему же не приходят кавалеры?»
«А как же, по-твоему, они могут прийти? Все окна и двери закрыты, и мы живем на четвертом этаже».
«Это неважно. Все равно они должны как-то прийти».
«Ты хочешь сказать – пройдя сквозь стены?»
«Не знаю. Они находят способы».
Она много мяукает и, по-видимому, мучается. Мне ее жаль, поэтому я говорю:
«Не расстраивайся, больше тебе никогда не при-дется пройти через это, мы тебя прооперируем, и ты до конца жизни будешь себя прекрасно чувствовать».
«Ты рехнулся? Я хочу заниматься любовью. И я хочу иметь детей».
«Но ты же начнешь писать повсюду».
«Обещаю, что не стану».
Она все продолжает и продолжает, придя в ужас и негодуя, и я чувствую себя монстром. Она заставляет меня поклясться, что ее никогда не будут оперировать, но я на всякий случай скрещиваю пальцы, чтобы иметь возможность выбора.
Она успокаивается и говорит:
«Погладь меня, Джереми, погладь меня. Еще. Не останавливайся. О, Джереми!»
Три дня спустя я навещаю Генриетту не по делу – впервые это просто дружеский визит. Вообще-то именно она это предложила. Я думал, это оттого, что Лора тоже будет. Но нет. Вместо этого – красивый обнаженный мужчина, которого пишет Генриетта. Он лежит в самой удобной для него позе – если только это правило не относится лишь к несовершенным натурщикам вроде меня. Генриетта здоровается, но она так поглощена работой и марципановыми кошечками, что не обращает на меня внимания. Ее дочь Сара берет меня за руку и тащит к себе в спальню, чтобы показать свою коллекцию Шалтаев-Болтаев.
У нее на полках сидит множество Шалтаев-Болтаев. Многие из них – настоящие яйца с нарисованным лицом и приклеенными ручками и ножками из тесемочек.
– Их сделала я, – сообщает Сара.
– Очень хорошо нарисованы, – хвалю ее я.
Она указывает на одно из яиц, и, взглянув на него, я испытываю потрясение. Она говорит:
– Это мой последний. Я его закончила сегодня утром. Я делала его девять часов, в течение трех дней.
На яйце нарисовано мое лицо.
