Один из тех прислоняет свою палку к камню. Он прицеливается из винтовки и сбивает рукав. Рукав полон крови, когда опускается передо мной. Собрание мертвецов взрывается аплодисментами.
Рука у меня голая. Я чувствую, как она на воздухе каменеет.
Оратор подал знак. Аплодисменты смолкают.
— Мы гордимся нашим сообществом. Сноровка нас уберегла от гибели. И мы не позволим нас поносить, — заявляет он. — Не допустим клеветы и инсинуаций. Именем нашей немецкой общины ты приговариваешься к смерти.
Все направляют на меня винтовки. В моей голове — оглушительный грохот.
Я падаю, но не достигаю земли. И остаюсь в воздухе, лежа наискось над их головами. Тихо толкаю дверь.
Моя мать все убрала из комнат.
В комнате, где находился гроб с мертвецом, стоит теперь длинный стол. Это стол со скотобойни. На нем пустая белая тарелка и ваза, в ней — растрепанные белые цветы.
Мать одета в черное прозрачное платье. В руке большой нож. Она подходит к зеркалу и отрезает этим ножом свою толстую седую косу. На обеих руках она несет ее к столу, кладет одним концом в тарелку и говорит:
— Отныне я буду всю жизнь ходить в черном.
Конец косы мать поджигает. Коса протянулась через стол и горит, как бикфордов шнур. Огонь лижет ее и пожирает.
— В России они меня остригли, — жалуется она. — По их словам, это было самое легкое наказание. Я шаталась от голода. По ночам забиралась на свекольное поле. У сторожа имелось ружье. Он бы меня убил, если б заметил. Но по полю ни шороха. Стояла поздняя осень, свекольная ботва от холода почернела и свернулась.
Матери я уже не вижу. Коса еще горит. Комната наполнена дымом.
— Они тебя убили, — говорит моя мать.
Мы больше друг друга не видим, так дымно в комнате. Я слышу вблизи ее шаги. На ощупь протягиваю к ней руки.
Вдруг ее костлявая рука зарывается мне в волосы. Она трясет мою голову. Я кричу.
Открываю глаза. Комната кружится. Я лежу, замкнутая в шаре из белых растрепанных цветов.
После возникает ощущение, что бетонная коробка дома опрокидывается и содержимое вываливается прямо на землю.
Звонит будильник. Субботнее утро, полшестого.
Мужчина со спичечным коробком
Каждый вечер деревня сгорает. Сначала выгорают облака.
Каждое лето прихватывает с собой чей-нибудь сарай. И всегда в воскресенье; пока люди танцуют и играют в карты, сараи догорают. Сперва наползают сумерки, выгибаясь, как толстая кишка, вдоль улиц. Потом в самом низу, под соломой и сухим быльем, начинает тлеть. Но известно это лишь одному, мужчине со спичечным коробком, что несет свою ненависть за кукурузные поля, за картофельную ботву. Там, на огороде, он, щуплым подростком, таскал мешки и мотыжил свеклу. Там, в доме, он спал в хлеву. Там называла его батраком ровесница с гладкими белокурыми косами, она зимою ела апельсины и брызгала ему в лицо соком пахучей корки. Теперь он идет через кукурузу, шелестящую у него за спиной, и сам верит, будто он — ветер.
