И только ночью, когда смолкали уличный гам и крики торговцев, можно было услышать приглушенный, доносящийся из-под земли шум падающей воды. И только тому, кто вошел бы во двор, открыл узкую деревянную дверь и спустился на несколько ступеней, резервуар предстал бы во всей своей красе. Сводчатую крышу поддерживали сорок восемь колонн, каждая — более пятидесяти футов в высоту, и они более чем наполовину уходили в воду; а от грохота воды даже кости начинали вибрировать.
Аттилий мог стоять здесь часами, слушая воду и размышляя о своем. Он слышал в шумах Августы не монотонный непрерывный рев, а пение гигантского водяного органа, музыку цивилизации. В крыше Писцины имелись вентиляционные отверстия, и во второй половине дня, когда водные брызги искрились в солнечном свете и между колоннами плясали радуги, или по вечерам, когда он запирал дверь и пламя факела играло на гладкой черной поверхности воды, словно золото, расплескавшееся по эбеновому дереву, — в эти моменты Аттилию казалось, будто он находится не в резервуаре, а в храме единственного бога, в которого стоит верить.
Вот и сегодня днем, когда он спустился с холмов, первым порывом Аттилия было пойти и проверить уровень воды в резервуаре. Это стало его навязчивой идеей. Но когда инженер попытался открыть дверь, то обнаружил, что она заперта, — и лишь теперь вспомнил, что ключ остался на поясе у Коракса. Аттилий так устал, что выбросил мысль об осмотре из головы. Он слышал отдаленный рокот Августы — вода продолжала течь, а все остальное значения не имело; и позднее, анализируя свои действия, акварий решил, что не может упрекнуть себя в халатности. Тут он ничего не мог поделать. Да, правда, лично для него тогда все обернулось бы иначе — но на общем фоне это не имело особого значения.
Потому он отвернулся от Писцины и оглядел пустынный двор. Накануне вечером он приказал, чтобы двор за время его отсутствия как следует убрали и подмели, и теперь не без удовольствия отметил, что его приказ выполнен. В этом зрелище наведенного порядка было нечто успокаивающее. Аккуратные стопки оловянных пластин, амфоры с известью, мешки с путеоланумом, фрагменты красноватых терракотовых труб. Все это было знакомо ему с самого детства. Да и запахи тоже: едкий запах извести и терпкий — обожженной глины, весь день пролежавшей на солнце.
Аттилий прошел на склад, бросил инструменты на земляной пол и подвигал ноющим плечом — потом вытер лицо подолом туники и вышел обратно во двор, куда как раз вступили остальные. Они направились прямиком к питьевому фонтанчику, не обращая никакого внимания на Аттилия, и принялись по очереди пить и обливаться водой — Коракс, за ним Муса, потом Бекко. Рабы терпеливо присели в тенечке, ожидая, пока напьются свободные. Аттилий знал, что в результате сегодняшней накладки он потерял весь свой престиж. Однако же он способен был пережить враждебность рабочих. Ему случалось переживать и кое-что похуже.
