Картина мира была размытой. Как будто двое людей, находящихся в машине, двигались и существовали в ином временном потоке или параллельной вселенной. Четкой и яркой оставалась только кровь, выплескивающаяся судорожными толчками из пулевого отверстия на шее Карусели.
То, что рана смертельна, стало понятно с первого взгляда. Когда видишь разорванное горло и большие удивленные глаза девушки, которой осталось жить какие-то секунды, о сомнениях речь не идет. Даже классическое «Держись, все будет хорошо!» здесь не поможет.
Заблуждается тот, кто считает, что надежда умирает последней. Иногда ее попросту не существует. Есть лишь свершившийся факт. Сухое медицинское заключение о сквозном пулевом ранении, не совместимом с жизнью. И точка. Голая правда жизни, с которой уже не поспоришь. Как ни старайся.
В детстве я верил в свою исключительность, чудесные совпадения и много такого, о чем сейчас не хочется вспоминать. Со временем подростковые фантазии потеряли свою притягательную силу. А затем и вовсе исчезли.
И лишь где-то в самом отдаленном уголке души осталась теплиться слабая искра надежды на лучшее.
Костер давно погас. Угли остыли, но под грудой пепла сохранился крошечный огонек, способный обратить унылое пепелище в бушующий ураган пламени.
Смерть Чарли оказалась последней каплей, погасившей искру.
Ту самую, без которой нет жизни.
«Так просто», — Карусель не могла говорить, обращаясь ко мне мысленно.
Как ни странно, я понимал ее.
«Просто и вовсе не страшно».
— Молчи, тебе нельзя говорить. Точнее, волноваться.
«Почему?» — искренне удивилась она.
— Не знаю. — Мысли путались.
По-хорошему, надо было что-нибудь сделать.
Попытаться остановить кровь. Вколоть чудовищную дозу морфия или сказать какую-нибудь несуразную чушь насчет того, что все обойдется и до свадьбы обязательно заживет.
Нужно, но я не мог. Не потому, что не хотел. Правда, не мог. Это было бы нечестно по отношению к ней. Нечестно и неправильно в последние мгновения жизни человека заниматься такой ерундой.
«Если не знаешь, зачем говоришь? Чтобы не молчать?» — Создавалось впечатление, что происходящее ее не касается.
Смерть. Боль. Кровь. Страх. Мир горит, рушится, проваливаясь в тартары, а в самом эпицентре армагеддона маленькая девочка укачивает на руках плюшевого медвежонка. У него ангина. Поднялась температура. Болит животик. И, как на зло, разболелся зуб. Бедняжке так плохо, что слезы наворачиваются на глаза.
