Сегодня первое сентября. Этот день я никогда не забуду. Пятьдесят девять лет прошло после землетрясения. Тогда я потеряла маму и дядю, это перевернуло всю мою жизнь.
Священник отвел меня в мэрию, чтобы оформить косеки. Он объяснил чиновнику: «Родители этой девочки погибли при землетрясении. Я пытался разыскать ее родственников или знакомых, но, к сожалению, безрезультатно. Хуже всего то, что она теперь ничего не помнит. Иногда даже забывает собственное имя. В церкви мы пока зовем ее Марико Канадзава». Это имя и было записано в косеки вместе с адресом дома, где находилась церковь. Так я законно стала японкой. И если маме удалось сохранить свою корейскую национальность, то я не знала толком, кто я такая. Священник сделал все возможное, чтобы меня не лишили гражданства.
Вместе с другими сиротами я осталась в церкви. Им всем было не больше пятнадцати лет. Потом, устроившись на работу, курьером в фармацевтическую компанию, я решила жить одна. Священник вернул мне деньги, которые мама дала ему на хранение. Денег хватило на то, чтобы снять маленькую квартиру, и я ушла из церкви.
Я познакомилась с фармацевтом, который работал в лаборатории той компании. Через год я стала его любовницей. Когда я забеременела, выяснилось, что он женат на женщине из богатой семьи. Я рожала у себя в квартире, мне помогали акушерка и госпожа Танака, работавшая в церкви. Тогда мне было всего восемнадцать лет. Позже я узнала, что у отца Юкио была дочка по имени Юкико. Мы продолжали встречаться до тех пор, пока священник не познакомил меня с господином Такагаши. Он тоже был фармацевтом и оказался коллегой отца Юкио. Он женился на мне, хотя его родители были против, и усыновил Юкио, а потом решил сменить место работы и устроился в филиал своей фармацевтической компании, который находился в Нагасаки, и мы уехали из Токио.
Накануне нашего отъезда священник передал мне мамин дневник, о котором я совсем забыла. После землетрясения прошло десять лет. Все эти годы я не слышала своего родного языка, не читала и не писала на нем. Я уже не могла прочесть корейских слов и тем более не могла разобрать мамин беглый почерк; к тому же мама часто использовала иероглифы из ханмун. Я так и не решилась показать дневник никому, кто мог бы прочесть его, и не узнала, что там написано. Много раз мне хотелось сжечь его. Но не хватило на это смелости.
Я никому не рассказывала о своем происхождении. Мой сын думает, как когда-то думал муж, что мои родственники — мама и дядя — погибли во время землетрясения 1923 года. Япония проиграла войну, Корея получила независимость, но это не изменило отношения японцев к тем корейцам, которые жили в их стране. Дискриминация продолжается. Если в жилах течет корейская кровь, это грозит неразрешимыми трудностями. Поэтому я никогда не смогу рассказать сыну и его семье, кто я такая и где родилась. Не хочу, чтобы это нарушило спокойное течение нашей жизни.
