На ее малыша, который пока еще не больше незрелого яблока? Кто ей ответит, кто сможет сказать, так это или нет?
«Ох, Карл, как же мне было хорошо всего час назад, на скамейке под сиренью!
И как тяжело теперь…
Ну почему тебя нет рядом, когда ты так нужен?! Почему я должна думать об этом одна?..»
* * *
Тот, о ком она тосковала, кого мысленно звала и упрекала за то, что он ее не слышит и не может ей помочь, тот, кто был причиной ее нынешнего состояния и совершенно об этом не подозревал (мужчины почему-то редко задумываются о возможных последствиях), профессор, директор лицея, спортсмен и просто красавец – словом, Карл Роджерс, – и сам оказался в то время в весьма затруднительном положении.
Элементарных медицинских познаний, полученных им еще в молодости, было достаточно, чтобы поставить себе неутешительный диагноз.
Боль, донимавшая его последние сутки, не имела ничего общего с приступом в области печени или нытьем сломанных когда-то, но благополучно сросшихся ребер.
Это был банальный аппендицит, безопасный в условиях цивилизации, но чреватый серьезными неприятностями в сотне километров от ближайшей операционной.
Когда профессор общался с Клаусом, вытаскивал парня из пропасти, тащил его рюкзак, лечил, согревал, подбадривал, и после, когда вел боевые действия против двоих Стражей, боль, загнанная волей в крошечный темный уголок сознания, вела себя тихо и помалкивала.
Теперь же, когда он остался один и ушел в тень скалы, так что ассистент при всем желании не мог его видеть, она вырвалась на свободу и вонзила в свою жертву зубы с утроенной силой.
Карл пошатнулся и опустился на снег, прижав руку к животу.
Темные отверстия в скале, одно из которых, как господин Роджерс надеялся, вело прямо в Долину, дрожали и подмигивали ему радужными искрами.
Карл переждал приступ, несколько раз крепко зажмурился и открыл глаза. Дрожание прекратилось.
Ты все равно не найдешь нужную пещеру, заявила боль, проведя огненной ладонью по его кишкам, просто не успеешь. Ты – мой.
Почему бы тебе не остаться здесь?
Просто лечь на этот восхитительно пушистый и прохладный снег и успокоиться? Тогда будет легче, намного легче, поверь мне…
А может, и в самом деле… Чего зря мучиться-то…
Хорошо, что он сейчас один, наедине с болью. Можно сколько угодно корчиться и стонать, можно грызть снег и не прятать вскипающих в уголках глаз слез.
Хорошо, что сейчас рядом с ним нет Клауса.
Парень, конечно, повзрослел за последние несколько дней, но не настолько, чтобы, не противясь и с достоинством, принять неизбежное и дать любимому учителю спокойно умереть.
