Ионыч степенно раскурил папироску, затянулся и, закусив домашней колбаской, выдохнул сизый дым в лицо доброму сокольничему:
— Бездушная ты скотина, Федя. Мальчонка хоть и наркоман, но все-таки еще ребенок. Был ребенком, вернее, пока трагически не помер. А ты недостойные вещи задвигаешь: мол, если наркоман, то и не выпью за упокой души несчастного шкета.
— И не выпью! — заявил сокольничий, отодвигая от себя бутылку вишневой настойки. — Спасибочки, не будем: за наркоманов пить не намерены.
Ионыч схватил бутылку вишневки и выпил через затяг. Довольный собой и жизнью, обтер жирные губы скатеркой. Щелкнул пальцами, запуская в Катеньку вишневой косточкой:
— А я, как видишь, почтил память огольца! Выпил и не жалею! Потому что в отличие от тебя, бессердечного, сердце в груди имею. — Он постучал себя кулаком по животу. — Вот тут оно где-то. И хоть повинен я в смерти мальчонки только косвенно, душа у меня болит по-настоящему. А тебе, истинному убийце, всё по барабану, совсем о сострадании забыл.
— Погоди-ка, Ионыч. — Сокольничий почесал затылок трезубой вилочкой с наколотой на нее рассыпчатой картошечкой. — Как вдруг получилось, что я убийцей оказался? Это ведь ты, ты убил, Ионыч!
— Слушать тебя, бессердечного, больше не желаю, — заявил Ионыч и отвернулся к окну. За окном падали снежинки, с виду — вылитые звезды; где-то в снежной хмари серые следили за падающими снежинками-звездами и загадывали свои однообразные унылые желания.
— А и не слушай, — глухо отозвался Федя и уронил голову на сложенные руки. — Да только не виноват я ни перед тобой, ни перед богом, ни перед святыми, что проживают в священном граде Китеже! — Могучие плечи сокольничего затряслись.
Катенька погладила сокольничего по руке:
— Не плачь, дядя Федя. — Девочка отвернулась и прошептала: — Зачем плакать, болью сердце истязать? Не надо, дяденька… Хочешь, я тебе новые варежки свяжу?
«Мне хотя бы одни связала», — подумал Ионыч и сказал:
— Более всего нам надо разобраться в странном поступке Катюхи: почему она предала своего друга и открыла дверь. Почему ты так поступила, Катерина? Отвечай, не смущайся: люди мы свои, ругать зря не станем.
— Я открыла? — Девочка зажмурилась. — Ничего не помню, дяденьки. Серая муть в голове, страшно мне, знаю, что ужасное что-то ночью случилось, но чтоб открывала — не помню. И друга не помню, нет у меня друзей и не было никогда…
— Забывчивая наша, — вздохнул сокольничий и налил себе водки. — Блаженны забывчивые.
