Все, теперь я официальный и безнадежный ноль. Но хуже другое — обладатель стертого (я просто не могла называть его иначе, даже в мыслях) — мой учитель математики. Как же я буду сидеть на его уроках, если при одном воспоминании об этом человеке меня охватывает тошнота? И что же он совершил, если у него такая аура? Видимо, что-то ужасное, настоящее преступление, У типа со сплошь бесцветной аурой скорее всего не осталось в душе ничего человеческого. Наверняка убил кого-нибудь, может, даже не однажды. А еще я никак не могла отогнать мысль о том, что упускаю что-то важное.
— Я не вернусь в школу, — повторила я, переводя глаза с мамы на бабушку. — Потому что там, он. — Они непонимающе смотрели на меня, ауры потускнели, будто оказались в тени. — Стертый — мой учитель математики, — объяснила я, чувствуя себя идиоткой. — Понимаете, я верю в то, что говорит мне Взгляд: этот человек на самом деле преступник.
— Ты просто переутомилась, — сказал дядя, мягким толчком укладывая меня обратно на подушки и пропуская мимо ушей дурацкие, с его точки зрения, разговоры о Взгляде.
— Учитель математики, Иона Кисслер? — переспросила бабушка и даже языком прищелкнула от удивления. — Да он прекрасный человек, Лисси!
Я недоверчиво смотрела на нее. Разве не она надеялась, что я приму наконец свой дар? Нет бы порадоваться теперь, что так и вышло: я доверяю тому, о чем говорит мне Взгляд.
— Ну я же вижу! — настаивала, я.
Почему они меня не слушают? Особенно мама и бабушка — уж они-то должны знать, что я не стану выдумывать, что я вижу ауры достаточно давно и научилась в них разбираться.
— Тебе кажется, что ты научилась в них разбираться, — мягко поправила бабушка, ее тускло-серебряная аура заколыхалась в такт голосу. — Твой дар еще не развит, Лисси. Ты не умеешь правильно читать то, что видишь, путаешь фантазию с реальностью.
Все ясно: если отбросить вежливые обороты, мне только что сообщили, что я — дитя неразумное, сама не знаю, о чем говорю.
— С этим типом дело нечисто, — упрямо заявила я, скрестив руки на груди и чувствуя, как успокаивается сердце. Спор с родными позволял отвлечься от мыслей о том, что я никогда не смогу взглянуть на стертую ауру, не ощутив при этом тоскливой, мучительной пустоты.
— Иона — прекрасный человек, — недовольно возразил дядя. — Он регулярно работает добровольцем у нас в больнице, а дети считают его прекрасным учителем. Эмили очень расстроилась, что Лила в этом году у него не занимается.
