— Ты льстишь себе, если думаешь, что я влюбилась в тебя. Люблю я только Афродиту — мою богиню.
— Тогда тебе предстоит нелегкая жизнь. Почитатели Афродиты умирают молодыми.
— Откуда тебе это известно?
— От самой Афродиты!
— Я не боюсь ни Афродиты, ни тебя, ни кого-то еще!
— Ты только послушай, что говоришь! Какая ты забавная девчонка!
— Ты так обычно ухаживаешь?
— Конечно нет! — возразил Алкей, как отрезал.
— Я думаю, что возбуждаю твое любопытство, потому что похожа на тебя.
— Теперь ты льстишь себе! Я думаю, ты хотела смутить это общество, заставить их сплетничать о тебе.
— А я думаю, ты хотел этого!
В этот момент появилась моя мать — на ее лице была гримаса гнева.
— Ты опозорила меня, себя, всю нашу семью. Немедленно отправляйся домой. И забери с собой свою маленькую шлюшку!
До этого мгновения я и не смотрела на Праксиною. Ей достанется больше, чем мне. Я чувствовала себя страшно виноватой.
— Пожалуйста, мама, прости меня! И знай — Праксиноя тут нисколько не виновата!
— Немедленно отправляйся домой! Я с вами обеими разберусь потом.
Я за свою дерзость была изгнана назад в Эрес, вынуждена была присутствовать при избиении, клеймении и пострижении моей дражайшей Праксинои за ее участие в моей авантюре. Я стала униженной пленницей в доме бабки и деда. Своим безрассудством я наказала моего единственного друга. Проникшись страстью к Алкею, я потеряла голову и навлекла на мою бесценную Пракс ужасную беду. Ее не только клеймили — до этого случая ей удавалось избегать такой участи, — но в наказание отправили работать на кухню и заставили, как всех кухонных рабов, носить на шее деревянный обруч, «неглотайку», которая не дает попробовать пищу. Ненавижу себя за это! Какой же я друг? Ведь я обещала защитить ее!
Моя мать дефилировала между Эресом и Митиленой со свитой рабов. Она была зла на меня и несколько недель меня не замечала. Рабы поговаривали, что она нашла утешение в объятиях Питтака, который отправил моего отца на верную смерть. Она знала, что ее безопасность зависит от милости сильных мира сего, и, как всегда, пользовалась своей красотой, чтобы снискать эту милость. У меня не было ее красоты, а потому я могла стать красивой только с помощью моих песен. Но теперь я была обречена на молчание.
Однако бабка и дед проявили ко мне снисходительность, как это нередко свойственно старикам. Прошло несколько дней, и мне уже разрешалось одной ходить к морю. Мои рабы поставили на берегу маленький шатер, где я могла петь и мечтать.
