народ!
– Это значило: позвать на помощь французского Марата, – все так же улыбаясь, ответил Монтолон.
– Вы не принимаете мои слова всерьез, Монтолон? Вы забыли, кем я был в молодости? Якобинцем и ставленником Робеспьера, который, окажись в Париже девятого термидора, наверняка разделил бы участь павших. И наоборот, проиграй тогда термидорианцы, я бы так и остался хорошим республиканским генералом на службе у якобинского диктатора. Если бы только он сам не провозгласил себя императором. Хотя нет, на это они не были способны – слишком узко мыслили. Объявили бы какой-нибудь протекторат, наподобие кромвелевского, – вот и все, на что бы их хватило. Зато и после Ватерлоо они бы не стали колебаться – смели бы всех и вся. А я, – император вздохнул, не в силах выговорить это слово, но потом все-таки произнес его, – побоялся.
Монтолон подавленно молчал.
– Да, – сказал Наполеон, – я не побоялся раздавать своим бездарным братьям европейские короны, но устрашился объявить этим коронам новую Жакерию. Революция началась из-за того, что пенсия князей Полиньяков составляла семьсот тысяч ливров, а я положил пенсию Луи Бонапарту в два миллионов франков, – вот что сделал наследник революции со своим наследством [4]! И поздно было собирать камни… Я не решился стать Наполеоном Маратом, я предпочел сделаться Наполеоном Крузо. И до сих пор не жалел об этом. А теперь… – А теперь, – продолжал император, глядя вверх по склону, где в ярких лучах солнца вырисовывалась четкая фигура английского солдата-часового, ни на минуту не выпускавшего пленника Англии из виду, – идите, Монтолон. Я хочу побыть один. – И уже, присаживаясь, добавил: – Посижу и побросаю в воду камешки…
Сначала граф Монтолон решил, что император шутит. Но, отойдя немного вверх по склону и остановившись, он повернулся и увидел, что Наполеон был вполне серьезен. Подобрав лежавший у самых его ног камешек гальки, император осмотрел его, подбросил в руке, а затем, размахнувшись, зашвырнул далеко в море. При этом он что-то выкрикнул и негромко рассмеялся. Затем, нагнувшись, подобрал еще один камешек.
Монтолону стало любопытно, настолько необычным было сейчас поведение Наполеона. Стараясь не шуметь, он спустился пониже и осторожно, старясь не сильно шуршать песком, приблизился к сидевшему к нему спиной императору, которого частично закрывали прибрежные камни, как раз на то расстояние, которое позволяло графу слышать, что выкрикивает бывший повелитель Европы.
