И Дмитрий кивнул, Свиблов и Поленин - один немного впереди, второй чуть поотстав - направились вокруг княжего терема, за постельное крыльцо, на глухой двор, где у подклети стояла неусыпная, денно-нощная стража. Немногие кмети удостаивались стоять здесь, строго поверял их Григорий Капустин, зато перед пасхой бил он челом великому князю о дарении верных кметей портищем сукна еже-годь и кружкой бражного меду после каждой стражи у потаенной двери.
Небольшая дубовая дверь, вроде двери обычного овощного погреба, была заперта небольшим замком. Свиблов приблизился, вывернул замок скважиной вверх и отомкнул его ключом. В растворе показалась вторая дверь, окованная железом. Две широкие медные плахи были сомкнуты с толстыми пробоями двумя большими, в решето величиной, замками. Дужки замков - толще вожжевой веревки. Тиун распоясался, выпростал с кушака ключ, в локоть длиной, и отомкнул верхний замок. Подошел Поленин, достал ключ со своего пояса и отомкнул второй замок. Дверь отворилась во мрак, в желанную прохладу.
- Надобно огонь взгнести! - прошептал чашник. Тиун извлек из кармана трут и кресало с кремнем.
Высек искру. Раздул.
- Свечу! - бросил чашнику.
В свете свечи показалась другая дверь. Дмитрий оглянулся - тиун с чашником кинулись притворять наружную.
- Посматривай там! - прикрикнул Свиблов на кметей, окостеневших наруже.
По трем каменным ступеням Дмитрий спустился к двери без замков висячих, но с внутренней засовой. Достал ключ с пояса и сам отворил эту последнюю дверь, тоже тяжелую, тех же железных статей.
- Засвети еще свечей! - приказал он Свиблову. Голос омерзительно дрогнул, будто те богатства, что покоились в сундуках, выступивших из полумрака, в мелких сундуках-оковцах, в дубовых, окованных железом бочках, - будто сами они имели власть, еще более сильную, чем власть князя. Дмитрий сердито прокашлялся, окреп голосом и повелел:
- Открывайте все подряд!
Сундуки и мелкие оковцы, бочки и бочонки были открыты, и перед взором князя предстали россыпи серебра, нагромождения дорогих чаш с каменьями, позолотой. Тиун и чашник тянулись друг за другом, кланялись каждому сундуку, каждой бочке, трогали сокровища дрожащими руками, оглядывались с опаской на князя.
Дмитрий стоял недвижно - видел и не видел, воззрясь куда-то поверх тяжелых открытых крышек, взявшихся зеленью по медной обивке. То были богатства отцов, дедов, прадедов. Это было то, что удалось сохранить в огне бесчисленных пожаров, междоусобиц, набегов, то, что изымалось из-под пепла, будучи зарыто в земле, сокрыто в тайниках, и вновь служило княжеству, его будущему. Дмитрий доходил пусть не умом, но сердцем еще до одной истины, быть может самой высокой и трудной: он разумел, что все это - пот и кровь тысячи тысяч черных, податных, численных людей, холопов-закупов, обельных холопов или, проще, - рабов, ныне живущих и уже давно ушедших.
