- Не точены покуда... - промолвил Лагута несмело.
- А вот у татарвы по вся дни и стрелы и копья изготовлены ко браням!
- Как им не уготовить: татарва, вестимо...
По стенам висели подковы, цепи, блестящие бляхи для калантарей. На лавке ворохом лежали кольчужные кольца, склепанные и с просечкой. Особо отметил про себя не доведенный до дела меч, уже покованный, строгий, пока без рукояти. На другой стене висел настенный шкап-поставец, в котором кузнец держит мелкий инструмент и мелкие, чаще всего дорогие поковки. Однако внимание князя было обращено не на поставец и не любопытство - что в нем? - занимало его, а предмет, что возлежал на поставце. Это был шлем. Добротный шлем, как определил Дмитрий с первого взгляда. Его обтекаемая форма московского толка, блестящий шишак, основание которого надежно схватывало верх половины шлема, тонко и чисто отделанные швы, покрытые по наружной стороне просечной пластиной, соединенной с нижним кольцом-охватом, изукрашенным той же просечкой, весь его блеск и глухой отзвук, если коснуться его, будто хранившего еще тепло Лагутиных ухватистых рук, - все это указывало князю, что кузнец ходит по Москве в больших умельцах и не зря на целых три года закупил его брат Владимир.
Лагута достал шлем, подержал его в руках, потер рукавом и хотел поставить на место.
- Подай! - потребовал Дмитрий.
Лагута вжал голову в плечи, забагровел шеей - жалко ему шлема! Эта поковка, по всему видать, нравилась самому мастеру, но делать нечего: великий князь пожаловал, предстал в Лагутиной кузне пресветлым ликом своим. Сказать кому - не поверят, а станешь божиться - побьют за нахрапистую ложь и осмеют всесветно... :
- Что смур? - скосился Дмитрий, принимая шлем.
- Не мой шлем, княже...
- Чей? Володимеру Ондреичу ковал?
- Дружиннику твоему, княже, дружинником назвался.
- Как наречен?
- Не сказывал и не открылся, токмо кулаками махал - огрозиться норовил, коли шлем худой выкую.
Дмитрий между тем обдул шлем и надел, ощущая приятную прохладу и тяжесть металла. Он оказался как раз по голове князю: если поддеть стеганый колпак на шерстяной подкладке, как это водится у бывалых воинов, то сольется с челом. А если этот шлем отдать золотых дел мастеру и тот изукрасит позолотой - ну чем не княжий шлем? Он будет, пожалуй, не хуже, а то и лучше нынешнего великокняжеского, оставшегося ему от отца, и конечно, лучше другого, сделанного шесть лет назад на голову Дмитрия-отрока. Тот шлем маловат... Чем дольше тянулось молчание, тем больше опасался Лагута за свое изделие, откованное потихоньку из железа князя Серпуховского. Утаил на бедность, а тут - на тебе! - великий князь пожаловал. А если узнает князь Серпуховской - беда: на три года весь он, Лагута, его руки, голова, его пот и время, все поделки и мастерские измышления - все принадлежит ему, владельцу одной трети Москвы с ее податями, черными людьми, холопами, челядью, дружиной, вот этой кузницей. Ежели этот шлем Серпуховской пристегнет к старому долгу, гривны эти еще полгода отрабатывать Лагуте. Так пойдет дальше, в вечные попадешь, не выкупишься в срок...
