Дмитрий не ответил тиуну. Тысяцкий, главный военачальник самого большого московского войска - про-столюдинного, в которое в тяжелый час вливались все сотни мезинных, черных людей - все гончары, кузнецы, плотники, сапожники, швецы, литейщики, кожемяки, - все, кто не был обельным холопом и не значился собственностью бояр, купцов, церкви, монастырей, то есть весь громадный московский податной круг с городом вливался по приказу тысяцкого в войско московское и весь был под началом его, Вельяминова. Его чин высок, освящен самим митрополитом. Так было прежде, так и ныне. Тяжело терпеть рядом столь великую силу князю и боярам. Пятнадцать лет назад кончилось терпенье это, и бывшего тысяцкого нашли после заутрени близ кремлевской церкви, на площади, единого, на земле ле-жаща, в крови и бездыханна... То был тысяцкий Алексей Хвост, боярин, любимец народа, и народ поднялся на бунт. Не сдержать бы беды старым стенам кремлевским, не убеги бояре из Москвы - кто в Новгород, кто на Двину, кто в Рязань.
Эти мысли, вновь нахлынувшие на Дмитрия сейчас, не должно было делить ни с кем, и он спокойно ответил:
- Вельяминов Василей отменно служит, благонравен и спор во делах ратных!
Он произнес это медленно, задумчиво и потому, должно быть, не очень уверенно. Сейчас он был недоволен не столько Вельяминовым, сколько тем, что тиун вмешивается не в свое дело, ведал бы землею, рухлядью, конюшнею да иными маетностями князя. Дмитрий строго спросил:
- В табунах ладно ли?
- Конюхи доводят: на страстной неделе ожеребилось два десятка и семь кобыл Конюшни теплы., сенов предовольно, а овес.
- Ведомо! - остановил его князь.
Как тут не уразуметь про овес, если с осени ранней все под снегом осталось до половины зимы, а зимой, когда снега нежданно сошли, много ли убрать довелось, да и какое это зерно? И чем Русь бога прогневила? Только-только означилось журавлиное время, а тут - на тебе! - снег.
- Скакуны, княже, как младые, так и кованые, а также кобылицы-молочнины съедают ежедень по тобольцу [Тоболец - мешок, торба] овсеца. Глядел я намедни конюшни и табуны на легком выпасе - все резвы, слава богу, как в пре-жни годы у отца твоего, князя Ивана, царствие ему... Забыл! Дмитрей Иванович! Свет наш, солнышко красно! Ведь кобылка твоя любимая, Ратница, ожеребилась ныне!
- Экой же ты!.. И молчал!
- В голове все утро держал, да сбили меня на рундуке окаянные дети, спальники твои из гридни... Принесла, матушка, белого как снег жеребчика!
