Подстреленных птиц, которые не в состоянии были подняться в воздух, тут же прикончили, свернув им шеи.
Сундстрем пересчитал безжизненные тушки:
— Двадцать три вороны одним выстрелом! Всем рекордам рекорд!
— Мне сразу заплатят за всех? — поинтересовался Дундертак.
— Еще бы! У лесничества денег столько, что нам с тобой считать не пересчитать.
— Двадцать три вороны по шестнадцать эре минус два заряда дроби — это получится… три кроны и десять эре.
— Дробь, считай, бесплатно, — возразил Сундстрем. — Выходит, ты заработал три кроны шестьдесят восемь эре.
Дундертак потрогал ногой мертвых птиц. Перед глазами у него, как живые, встали те две вороны, которых он накрыл в лесу, когда они зажали с двух сторон бедную беззащитную гагу, стараясь согнать ее с гнезда.
— Разбойничье отродье! — процедил он сквозь зубы. — Жулье. Гадины противные!
Но боцман Все-Наверх раздраженно скреб свою буйную щетину.
— Ну вот, распугали своей пальбой всю хорошую рыбу! — проворчал он.
Большой Сундстрем вовсе не собирался молча сносить хныканье боцмана, который только и знал, что распоряжаться да отдавать приказы.
— Помолчи-ка! — сказал он. — Лучше о себе подумай! Вот возьмет ворона и запутается в твоей щетине. А будешь сильно рот раскрывать и орать, так она снесет свое грязное яйцо прямо тебе в глотку!
Дундертак подобрал ворон и аккуратно сложил их в кучку.
Пора было во второй раз ставить невод.
И лоцман Сэв пропел во всю силу своих легких:
— Е-е-ще ра-а-зик по-о-шел!..
— Хорошо, если хоть плотвичку поймаем, — пробурчал Все-Наверх. Старикан искренне переживал, что вся стоящая рыба удрала из этого места.
Снова растянули подо льдом крылья невода. До ужина еще придется как следует попотеть.
Было очень холодно. Низкое, зимнее небо тяжело давило на землю.
А завтра Дундертак снова будет сидеть за партой. И снова учитель будет лупить его ивовым прутом. Что ж, самое обычное дело. В школе Дундертак терял всякую способность быстро соображать и бойко отвечать на разные сложные вопросы.
Летом, когда занятий в школе не было, Дундертак работал на известковом заводе.
В этом не было ничего сложного. Ни думать, ни размышлять не требовалось. Требовалось лишь поднатужиться и везти доверху груженную тачку по деревянным настилам от карьера до обжигательных печей. Острый, как лезвие ножа, известняк оставлял на руках и ногах глубокие порезы, так что тем, кто прокладывал путь в самую глубь белого горного массива, нежная кожа была абсолютно ни к чему. Летнее солнце лило расплавленный жар в огромный «известняковый котел». Пот тек ручьем, ломило спину.
